Стопы горели, словно бы весь путь я прошла по горящим углям, а легкие чудились надутым до предела шаром, готовым лопнуть в любую секунду. Сумерки коснулись леса, и я, задыхаясь, упала на спину, дыша так громко и так хрипло, что среди царства ночных звуков это могло бы показаться приемлемой мелодией уставшего хищника. Силы, прежде переполнявшие тело, покинули его также внезапно, как и наполнили, оставив после лишь ватные слабые ноги и изнывающие мышцы. Грудь разрывало от наполняющего огня, и хнычущий малыш, просящий ласки и заботы, не мог получить ничего. Я даже не могла опустить руку на его голову, поскольку не чувствовала конечностей…

Звезды казались слишком яркими, плач Айварса — слишком громким. Лежа на спине, я дрожала вместе с едва заметной вибрацией от прохладной земли. Скатившись по вискам и впитавшись в волосы, они оставили мокрые дорожки, что под дуновением ветра остудили кожу. Это было невыносимо. Тщетно — какое ужасное слово. Стоит только его произнести, как безысходность охватит тело подобно ветру, несущему в небеса воздушного змея. Даже зная о смерти, мнущейся на пороге уж несколько сотен лет, даже пытаясь наслаждаться каждым прожитым днем, я так ничего и не успела. Не отплатила близким созданиям за доброту, не покаталась на лодке, слушая мелодии уличных музыкантов, не посетила ателье мисс Уолли, столь часто присылающей мне приглашения. Я так и не устроила пикника под летним ярким солнцем, не побывала в театре и даже не успела посмотреть на пристань с огромными кораблями, мерно покачивающимися среди брани моряков и иностранных товаров. Но не от этого беззвучно текли слезы, а от того, что я так и не успела показать Айварсу этот мир — мир, что был одновременно ужасным и прекрасным. Мир, в котором должно было быть место для каждого…До дрожи страшно. Пытаясь лезть из кожи вон, за собственные старания я не получила ничего…Ничего…

Нельзя противостоять миру в одиночку. Нельзя противостоять ему и вшестером. Все кончено. Преследующие нас воины, скоро будут здесь, и я присоединюсь к тем, кто пытался наказать нагов за их грехи. К тем, кто встал на мою сторону впервые за сотни лет…

— Слышишь меня?

Что-то слишком яркое возникло перед глазами, вынудив поморщиться, и, сморгнув слезы, я взглянула на мерцающий в темноте силуэт, что по мере приближения тускнел и очерчивался строгой неестественной линией. Опустив глаза на шрам, уродующим тонкую белую шею, я, наконец, признала в бесплотной фигуре черноволосую девушку, что приветливо махала мне рукой в Кузне. Вновь Горгона, что не могла найти покоя из-за лежавшей на алом бархате отрубленной головы…Быть может, в этот раз она пришла не для того, чтобы дать совет, а для того, чтобы проводить…

— Слышу, — хрипло ответила я, едва шевеля губами. — Я уже умерла?

— Пока нет.

От слишком яркого света глаза начали болеть, и я закрыла веки. Не упокоенные души, являющиеся взору, не могли не оставить следа даже в самой скептической и черствой натуре. Открывая тайны и помогая, они низвергали разум в бездну ужаса, одним своим видом напоминая о смерти.

— Сюда скоро придут, — произнесла незнакомка равнодушно, — нужно идти.

— Я не могу…

— Действительно…Энергии в тебе совсем не осталось. Повезло, что у преследователей нет меча. Тебя не смогут убить сразу.

— Не смогут…сразу?

— Им наверняка придется сделать кое-что очень неприятное, чтобы ты не смогла использовать силы и сбежать. Сестрице Говрелии выкололи глаза и отрубили ноги, когда алмазного артефакта не оказалось рядом.

Беззаботно звучащие слова наполняли тело отчаянием, избыток которого выходил с беспомощными рыданиями. Я не хотела умирать, не хотела испытывать боль, не желала сдаваться так просто, но даже пальцем пошевелить не могла. Речи девушки отравляли воображение, но как бы сильно не было жаль себя, я умирала изнутри, представляя, что наги сделают с моим сыном. Будь на то моя воля, я пожелала бы страдать за двоих, лишь бы Айварс не испытывал боли…

— Как и у первой Горгоны у меня осталось немного сил, потратив которые я навсегда исчезну из этого мира. Их хватит на то, чтобы унести кого-то одного отсюда. Только одного…Так кто же…

— Айварс, — произнесла я, не задумываясь. — Умоляю…

— Если ты умрешь, ему придется выполнить задание за тебя.

— Пусть так…Лишь бы жил…

— Эгоистично, — усмехнулась девушка, — не ты ли говорила, что такая жизнь ужасна?

— Прошу…

— Хорошо. Я исполню твою просьбу. Но кому мне следует передать твоего сына?

Посмотрев в ночное небо, я вдруг поняла, что все дорогие мне создания уже могут быть мертвы…Мне некому доверять. Некому доверить самое ценное в этом мире сокровище, у которого была только его мама…Только мама?..

— Скажи…Какого цвета у него глаза?

— Что? К чему ты…Ну…Голубые. Та принцесска хорошо постаралась.

— Если…Если он будет рядом с отцом…Если будет брать от него силы, сможет ли сохранить этот цвет?

— Хо-о-о, — с улыбкой протянул призрак, — думаю, да. Это родственная энергия, и он сможет брать её, не вредя себе. Но уверена ли ты, что готова отдать сына его отцу-человеку?

— Мне больше некому…

— Да будет так.

Вытащив Айварса из платков, девушка взяла мальчика на руки, давая ему возможность взглянуть в мою сторону. Попытавшись приподняться хотя бы на локтях, я обессилено рухнула на землю, корчась от боли. Златовласый мальчик, оказавшись в чужих руках, перестал плакать, но принялся вертеться из стороны в сторону, пытаясь вернуться к родному теплу. Поняв, что сделать этого ему не дадут, он потянул ко мне свои руки, то сжимая, то раскрывая кулачки. Видя его испуганный растерянный взгляд, я крепко зажмурилась от того, как сильно сжалось в груди сердце.

— Ма… — тихо произнес он впервые своим тоненьким голосом, — ма, — повторил вновь, протягивая ручки. — Ма! — крикнул громко и пронзительно заплакал, не в силах дотянуться.

Долгожданное «мама»…Такое родное, теплое и бесценное, что все сожаления о не случившихся событиях, покинули разум вместе с мыслями. Чуть кивнув головой, Горгона пошла прочь, унося плачущего Айварса. Лишь вспышка — и ночь окутала меня холодным одиночеством с неустанно текущим потоком слез. Только и крутился в голове сотрясающий справедливость вопль, прерываемый таким мягким зовом «ма»…А после…

После стало очень темно.

После стало очень больно.

Уважаемые читатели, в этой главе содержится сцена, что может показаться Вам тяжелой и неприятной. Если Вам трудно читать описание крови и ранений, пролистайте ниже.

Больно….

Больно.

Невыносимо.

Глазницы пусты и заполняются чем-то вязким каждый раз, как я трясу головой. Ничего не видно, и я не могу моргнуть не потому, что повязка закрывает вид, — я не чувствую век, как не ощущаю ряд ресниц, чуть щекочущих кожу.

Я не могу пошевелить стопами и не решаюсь подвигать обрубками ног, поскольку трение о землю вновь приведет к кровотечению, а болезненный жар вцепится клыками в израненную плоть, прогрызая и без того глубокие раны. Кто-то изредка меняет мне повязки. Но кровь, засыхая на чувствительной коже, с трудом отходит вместе с бинтами, и мне кажется, что с меня снимают не бинты, а целые лоскуты, пускающие по земле новые алые ручейки.

Не могу пошевелить я и пальцами. Испуганная стража, полная ненависти, связала мне руки так сильно, что к кистям не приходила кровь. Спустя несколько дней обрубили и их, поскольку пальцы начали чернеть. Порой мне кажется, что я случайно цепляю ногтем землю, но все это фантомные иллюзии, жестоко измывающиеся над мозгом и скручивающие нутро.

У меня нет сил говорить, но в рот мне тоже кладут тряпку, которую достают лишь тогда, когда ходячему трупу позволено пить. Неловкие оруженосцы постоянно задевают открытые раны и то и дело достают из ножен мечи, словно бы я ещё в силах что-то предпринять. Но я больше не могу…Ни терпеть. Ни ждать. Изувеченный раненый разум все чаще погружается в сон, но более не дарует сладкие видения — вместо них лишь мрак с редкими красными вспышками, что импульсами пронизывают темень, знаменуя своим появлением лишь одно — сегодня вновь что-то отрубили.