Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно! Пойми, не осуди, поверь.

Фелиссочка!..

Любивший и любящий тебя — грешный и безгрешный одновременно —

твой Игорь...»

В марте 1937-го он пишет Фелиссе Круут о желании сбежать от удручающей жизни в Таллине: важнейшим конфликтом — диссонансом этих лет стало противоборство города и природы. Обозначение места — Таллин — он в письме заменяет — «город дрянной», «здесь непроходимая тощища». Близкий мотив звучит в письме Ольге Круут (10 декабря 1936 года):

«...завидую вам, что вы живёте в деревне, где всё умнее, честнее, благороднее, чище и прекраснее, чем в зверинце для двуногой падали — окаянном, Богом проклятом, городе. Для Поэта воистину большое несчастье не видеть речки, поля и леса. Здесь даже воздух напоминает дыханье дьявола. Здесь можно изуродовать свою душу и просто умереть от горя».

Значительное количество дарственных надписей Игоря Северянина, адресованных жене Фелиссе Круут, отражает сложившиеся между ними после 1935 года драматичные отношения. После ухода Северянина к Вере Коренди, несмотря на его скорые мольбы о возвращении домой и покаяние, Фелисса не могла простить мужу измены и большинство адресованных ей инскриптов прежних лет закрасила чёрными чернилами. Но ряд надписей удалось прочитать, среди них — на авантитуле небольшой, но изящно переплетённой в ткань малинового цвета с золотым тиснением брошюры Игоря Лотарева «Гибель Рюрика»:

«Единственный экземпляр единственному другу Фелиссе

Крут-Лотаревой.

Игорь Лотарев. Toila. 1922. 1-27».

Зачёркнутым было и стихотворное посвящение на титуле альманаха «Via sacra» («Священный путь») 15 января 1923 года:

«Фелиссе

“...От омнибуса и фиакра

Я возвращаюсь снова в глушь

Свершать в искусстве via sacra

Для избранных немногих душ... ”

Игорь».

Среди незачёркнутых — дарственные надписи, дающие представление о читательских пристрастиях Игоря Северянина. В разное время в эмиграции восполняя книги, оставленные в Петрограде, он купил пять сборников Николая Гумилёва, три из них подарил жене. Например, на книге «Шатёр» (Ревель: Издательство «Библиофил», 1921) поэт написал:

«Дорогой моей Филиссе чудную книжку дарю.

Игорь — Toila. 1925».

На сборнике Гумилёва «Костёр» (Берлин; Петроград; Москва: Издательство Гржебина, 1922) автограф Северянина:

«Фелиссе моей, незаменимой никогда.

Игорь. Прага. 1925. 29 мая».

Своеобразное пожелание на книге А. П. Чехова «Драмы и комедии. (Берлин: Издательство И. П., 1920):

«Дорогой Филиссе на “познание”.

Игорь-Северянин. 1927. Eesti Toila».

Летом Северянин поселяется с Верой Коренди в деревне Сааркюля.

«Впоследствии мы осуществили свою заветную мечту: приобрели лодку — красавицу “Дрину” — белую с синими бортами. С какой гордостью и почти детской радостью садились мы в это “лёгкое чудо”!!!..

После Сааркюля мы недолгое время жили в Санде. Озеро Ульясте, бездонное и неприветливое... О нём сложилось много легенд и поверий.

Старожилы говорили, что раз в году появляется на нём колоссальных размеров венок, а через пару недель гибнут десятки рыбаков... Искать их бесполезно: озеро беспощадно и алчно; оно не возвращает.

Однажды наша мама прибежала в ужасе ко мне: она увидела в воде голого человека. Он был весь покрыт ранами и водорослями. Когда я поспешила на берег, он медленно опускался в воду... <...>

В Санде мы были на сочельнике. Ёлка очень скромная, как и угощение. Но благостно и светло было на душе! Хозяин играл на стареньких клавесинах, и звуки трогательного хорала летели к сверкавшей огнями пёстрых свечей стройной ёлке».

Юбилей Северянина совпал с отмечавшимся подобно юбилею столетием со дня смерти Пушкина: «Пушкинский год» и северянинский юбилей. В стихотворении «Пушкину» он говорит, что негоже долго быть вне родины. Накануне торжеств Северянин узнал 6 января 1937 года из газеты «Сегодня» о новом лауреате Пушкинской премии польском поэте Казимире Вежинском. «Между прочим, значится, что он всегда восторгался мною. Мне это было приятно прочесть», — сообщал он Фелиссе Круут. Но бедственное материальное положение и чувство обиды заставили Игоря Северянина написать Открытое письмо Казимиру Вежинскому:

«На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из поэтов, пишущих по-русски. Но русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в поэтах. Как, впрочем, — к прискорбию, я должен это признать, — и вся русская эмиграция. <...> Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня, Игоря Северянина. <...> Я больше не могу вынести ослепляющих страданий моей семьи и моих собственных. Я поднимаю сигнал бедствия».

В этот момент отчаяния Игорю Северянину пишет Николай Рерих:

«И радостно и грустно было мне получить письмо от 28-го февраля. Радость была в том, что Ваше творчество было мне близким и Ваше имя звучало во всех странах, в которых я был за эти годы. Радость была и в том, что Вы прислали и книгу стихов и манускрипт Ваш — всё это и звучно и глубоко по мысли и прекрасно по форме. А грусть была в том, что Вы пишете и о Вашем и вообще о современном положении писателей, — я бы сказал вообще о положении Культуры. Дело стоит именно так, как Вы и описываете. Книга стала не нужна. В домах подчас не находится книжной полки, а ведь было время, когда книга была другом дома. Сейчас происходит такой армагеддон, который захлёстывает всю жизнь, во всех её проявлениях...»

К пятидесятилетнему юбилею Игорь Северянин получает поздравительную телеграмму 20 мая 1937 года от Вальмара Адамса и Бориса Правдина: «Вечно юный Игорь Васильевич, памятуя некие сроки, приветствуем поэта, друга и рыболова».

Спустя три года поэт отмечает -35-летие своего литературного пути. В интервью 1940 года Игорь Северянин с горькой иронией характеризует три свои облика: биографический — Игорь Лотарев, Игорь-Северянин в ранний период творчества и зрелый поэт Игорь Северянин. В этом нет и намёка на то «восстановление исторической справедливости», на котором продолжают настаивать сторонники дефиса.

В январе 1940 года в рижской газете «Сегодня» Пётр Пильский помещает обширную статью «Игорь Северянин. 35-летие творческой деятельности», где пишет:

«С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома. Можно привести длинный ряд слов с этим корнем: “лом”: излом, надлом, перелом, — что-то перебалованное, оранжерейное, тепличное вырастало, зацветало на российской тёмной земле,— бедствовало, изгибалось и кокетничало. Кто не помнит успехов Игоря Северянина, его “грёзэрок”, “ананасов в шампанском”, “мороженого из сирени”? Всё изменилось.

Может быть, в последний раз 4 марта 1938 года он читает лекцию об эстонской литературе в Таллинской городской русской гимназии. В таллинской газете “Вести дня” 2 февраля 1940 года публикуется интервью: “Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своём 35-летнем юбилее”. Беседа завершается словами:

— Вы изволили заметить, что больше почти не пишете стихов. На какие же средства вы существуете?..

— На средства Святого духа, — бесстрастно произнёс Игорь Северянин. <...>

Очень странно! Человек почти безвылазно живёт в красавице Тойле, то в пустынном зимой курорте Гунгербурге, — живёт так в продолжение четырнадцати лет, и вдруг — путешествия, поездки, Таллин, Тарту, Латвия...

В чём дело?

Оказывается, сюда, в Ригу, Игорь Северянин приехал не только повидать своих друзей, — между прочим, фильмового режиссёра Александра Рустейкиса, но ещё и с серьёзной целью. Игорь Северянин за эти годы перевёл эстонских поэтов, числом чуть ли не за сорок, — напр., таких, как Виснапу — теперь задумал перевести в стихах поэтов Латвии — Скалбе, Аспазию. Поэтому, главным образом, он и стал нашим сегодняшним гостем.