20 декабря 1941 года около 11 утра Игорь Васильевич Лотарев (Северянин) умер от сердечной недостаточности.

О смерти Северянина первым сообщило эстонское радио. По сведениям Галины Пономарёвой, некрологи появились в двух эстонских газетах и одной русской. Уже на следующий день после смерти поэта, 21 декабря 1941 года, некролог напечатала таллинская газета «Eesti Sona». Некролог анонимный, но принадлежал, как считает Пономарёва, Генрику Виснапу, сотрудничавшему тогда в этой газете и хорошо знавшему биографию Северянина. Основной упор сделан на связи поэта с Эстонией. Пономарёва пишет: «В нём [некрологе] говорится, что после большевистской революции поэт эмигрировал в Эстонию, которая стала его второй родиной. Он породнился с ней, женившись на эстонке из рыбацкого посёлка Тойла. В его творчестве отразилась красота эстонской природы. При этом Северянин живо интересовался эстонской поэзией, переводил эстонских поэтов на русский язык и в 1928 году издал книгу переводов “Поэты Эстонии”. В конце заметки сообщалось, что писатель жил в последние годы в Таллине, страдая от сердечной болезни».

Два других некролога в тартуской газете «Postimees» и «Новом времени» (Печоры) были кратким пересказом первой заметки.

Игорь Васильевич Лотарев (Северянин) похоронен на православном Александро-Невском кладбище Таллина. Позже на надгробном камне были написаны слова автоэпитафии:

В настоящее время на могиле Северянина установлен серый полированный камень с краткой надписью:

«Игорь Северянин. 1887—1941».

«Сияет даль...» — так назвал одно из своих последних стихотворений о русских реках Игорь Северянин. Этими же словами можно завершить биографию поэта, в которой ещё предстоит многое понять и открыть. Годы забвения, пришедшие после «громокипящей» славы, наложили свой отпечаток на восприятие жизни и творчества одного из символов Серебряного века русской поэзии. Его жизнь и творчество до сих пор малоизучены и мифологизированы как в массовом сознании, так и в научной литературе.

Лишь некоторым раскрылась русская душа этого человека, вкусившего славу короля поэтов и горечь изгнания. Георгий Шенгели так завершил свои стихи «На смерть Игоря Северянина»:

«С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома» — так подводил итог 35-летию творческой деятельности Игоря Северянина в газете «Сегодня» Пётр Пильский. Северянин тонко передавал ощущение души, тоскующей в предгрозье Первой мировой войны, и лирическую иронию по отношению к витавшему в различных слоях общества желанию уйти от трагизма действительности.

Поэзия Северянина ответила на вопросы своего времени и была современна но содержанию и нова по своей форме, поэтическому мастерству, словотворчеству, ярко передавала диссонансы и контрасты своей эпохи. Поэт создал притягательный образ одарённого, доброго и милосердного человека своего времени, любящего жизнь во всех её проявлениях от новейших достижений техники до простора и шири лесов и полей. Поэт существенно обогатил разнообразие стиховых форм, ритмического и рифменного звучания русского стиха и внёс весомый вклад в развитие русского языка.

Реальное соотношение литературной биографии (биографическая легенда) и житейской биографии (реальная бытовая жизнь) раскрывается лишь на основе всестороннего изучения источников, эпистолярного наследия поэта и его современников, мемуарной биографии поэта, личной библиотеки и архивов, на основе текстологических исследований, включая работу поэта над текстом, датировки его произведений, подготовку произведений к изданию.

Раскрытие основанных на источниках этапов творческой эволюции поэта, неразрывно связанной с фактами его житейской биографии, позволило обосновать новую периодизацию жизни и творчества поэта, отражающую исследуемые явления по четырём периодам. Как самостоятельный период в биографии поэта выделен ранний этап творчества до выхода «Громокипящего кубка» (1904—1912), когда он сложился как поэт. Собраны и описаны все 35 ранних брошюр поэта, установлены даты написания ранних стихотворений. Следующие разделы биографии: расцвет творческой деятельности Игоря Северянина (1913—1918) от «Громокипящего кубка» (1913) до избрания королём поэтов (1918); третий, охватывающий десятилетие эмиграции с 1918 по 1930 год, когда отъезд в Эстонию превращается в вынужденную эмиграцию, и, наконец, последний период жизни и творчества Игоря Северянина (1930—1941) — от итоговой книги «Классические розы» до стихов о русских реках, показывают диалектику формирования индивидуального мифа поэта, реальные факты его биографии, цельность его поэтического пути.

Усилившееся тяготение к классической традиции в годы жизни в Эстонии, свойственное Игорю Северянину и в его ранних брошюрах, не означало отказа от словотворческих экспериментов 1910-х годов. Эти существенные выводы биографического исследования показывают недостаточность рассмотрения творческого поведения Северянина как игры с самим архетипом «жизнь — игра» и сведения, по словам К. Г. Исупова, картины мира Северянина к «тройной “упаковке”»: «...есть 1. определённые бытовые реалии эпохи и мир несложных эмоций её переживания; есть 2. Мир экзотического остранения реальности в приёмах бытовой же эстетизации; и есть 3. Нефиксированная авторская позиция, аксиологическим преимуществом которой является оценка событий одновременно с разных точек зрения сознания».

Значение творческого наследия поэта ощутили чуткие современники. Пастернак писал, сопоставляя его с Маяковским и Есениным:

«У Маяковского были соседи. Он был в поэзии не одинок, он не был в пустыне. На эстраде до революции соперником его был Игорь Северянин, на арене народной революции и в сердцах людей — Сергей Есенин. Северянин повелевал концертными залами и делал, по цеховой терминологии артистов сцены, полные сборы с аншлагами. Он распевал свои стихи на два-три популярных мотива из французских опер, и это не впадало в пошлость и не оскорбляло слуха.

Его неразвитость, безвкусица и пошлые словоновшества в соединении с его завидно чистой, свободно лившейся поэтической дикцией создали особый, странный жанр, представляющий, под покровом банальности, запоздалый приход тургеневщины в поэзию».

Один из поэтов русского зарубежья Довид Кнут подчёркивал, кем был Северянин для молодого поколения 1920-х годов: «...только трое воплощали в своём облике тип поэта, каким представляли его романтики прошлого столетия. Эти трое — Бальмонт, Северянин и Марина Цветаева».

В письме Владимиру Соломоновичу Познеру от 13 мая 1929 года по поводу вышедшей в свет его книги Борис Пастернак призывал автора «к масштабам и пропорциям», обращая внимание адресата на то, что ему изменил такт в главе о Северянине: «Тут Вы тему обидно упростили, тем её исказив. А трагедия Асеева есть трагедия природного поэта, перелегкомысленничавшего несколько по-иному, нежели Бальмонт и Северянин, потому что тут не искусство, но время выкатило ту же, собственно говоря, дилемму: страдать ли без иллюзий или преуспевать, обманываясь и обманывая других».

Северянин воплотил одно из главных противоречий поэтической эпохи — стремление к изощрённости стихотворной формы и, одновременно, к демократизации поэзии, к расширению лексической базы за счёт языка газет, политики, науки, социального жаргона. Его опыт не оставил равнодушными современных ему поэтов и стал для многих своеобразной точкой отсчёта. Обаяние яркой и музыкальной поэзии Игоря Северянина ощутили многие поэты от Маяковского и Есенина до пролетарских поэтов. Основанная на архивных источниках биография поэта позволяет глубже понять диалектику развития его литературного мифа и жизни и раскрывает место Северянина в литературном процессе в связи с отечественной и мировой традицией.