Игорь Северянин также отмечал как «бесспорно лучшую» её поэтическую «Книгу Июнь» (Белград, 1931): «А какая тонкая и прелестная книга Тэффи — “Книга Июнь”. Это бесспорно лучшая из её книг. В ней столько своеобразной, глубокой и верной лирики. Да и стихи Тэффи иногда очаровательны: недаром она сестра своей Сестры — Мирры Лохвицкой».

В первый же послереволюционный год Северянин ощутил горечь её отсутствия, что выразил классическим ямбом в книге «Вервэна»:

Оказавшись в принуждённом эстонском уединении, Северянин продолжал следить за творчеством Тэффи, уехавшей в 1920 году в свою парижскую эмиграцию, разыскивал её, писал: его письма нам неизвестны, но ответные — от Надежды Александровны — поэт бережно сохранял в своём архиве. Первое из них посвящено новостям парижской эмиграции:

«22 сентября [1920]

Безгранично рада, друг мой далёкий, вести от Вас.

Непременно, как можно скорее, пришлите мне Ваши новые книги. Я буду ждать их с чрезвычайным интересом и ознакомлю с их содержанием здешний литкружок и прессу.

“Грядущая Россия” уже покончила своё существование. Существует только газета “Последние новости”, где все мы кое-как и работаем.

Я очень счастлива, что Вы не забыли меня и так реально-письменно вспомнили.

Очень, очень благодарю Вас и жду Ваших книг.

Ваша Тэффи.

Привет Марии Васильевне».

Тэффи, очевидно, давно была знакома с женой Северянина Марией Домбровской, которой передавала привет. После получения северянинских книг Тэффи ответила открыткой:

«23 Rue Vignon, Paris

Сердечно благодарю за Вашу очаровавшую меня “Вервэну” и посвящение.

Мой друг милый!

Вспомните меня ещё и напишите ещё. Хочу ещё Ваших строк и писем и стихов.

Ваша Тэффи».

Их долгожданная встреча произошла в Париже в феврале 1931 года, о чём Тэффи написала сочувственно и просто в своих воспоминаниях. В трудную минуту он, по-видимому, не раз обращался к Тэффи за поддержкой. Сохранившееся ответное письмо Надежды Александровны полно сочувствия:

«3.9.1932

Дорогой поэт!

Вы были правы, что написали мне. Вы значит знаете, что я Вас очень люблю и сделаю всё, что только можно. Я уже говорила кое с кем. Доложу в Союз Писателей и Учёных, поговорю с Мироновым. В Союзе мне обещали поддержку.

Все живём плохо и все на благотворительный счёт.

Но подождите, не унывайте. Верю, что как-нибудь вызволим Вас.

Ваша Тэффи.

Сердечно благодарю за чудесный сонет.

После него я сама себе стала казаться лучше.

Вашей милой Фелисс привет».

Как ни удивительно, именно Надежда Тэффи помогала Северянину не только сочувственным словом, но и делом. Она распространяла среди парижских соотечественников книги Северянина «Классические розы» (1931), «Адриатика» (1932), «Медальоны» (1934). Северянин в далёкой Тойле с благодарностью упоминал в письмах о тех средствах на жизнь, которые собирала для него Тэффи. Она писала:

«Милый поэт!

Спасибо за память. Буду ждать книгу с нетерпением.

Привет и любовь Вам обоим.

Тэффи.

Адрес тот же: 25 B-d de Grenelle, Paris».

В последней из книг — «Медальоны» — был напечатан посвящённый Тэффи сонет:

Вместе с обещанной в подарок книгой Северянин вновь передал Тэффи свою просьбу — распространить среди соотечественников в Париже часть тиража. Писательница с горечью отвечала:

«Милый друг.

Больна. Почти никого не вижу. Те, кому предложила купить книжку, не могут. Ничего обещать не могу.

Я Вам писала по получению книжек — верно, письмо пропало.

Сердечный привет».

На память о той — единственной за 20 лет эмиграции! — парижской встрече Тэффи подарила поэту свою книгу «Городок. Новые рассказы» (Париж, 1927) с автографом:

«Игорь! Помните синий тюльпан ?

Тэффи».

Но о чём хотела напомнить она своему давнему знакомому своим инскриптом?

Вряд ли кто догадался бы, о чём вела речь писательница, если бы не её поздние воспоминания. В них образ молодого поэта лишён иронического подтекста. Рассказывая о начале 1910-х годов, времени своего знакомства с «красочной фигурой» Игоря Северянина, Тэффи писала: «Он появился у меня как поклонник моей сестры поэтессы Мирры Лохвицкой, которой он никогда в жизни не видел». На первом выступлении Северянина Тэффи и подарила ему букет редких цветов — синих тюльпанов.

Сквозь долгие 20 лет она пронесла память о тех необычных цветах, которыми напутствовала Игоря Северянина в начале его творческого пути.

Они умерли в один год, страшный год начавшейся Великой Отечественной войны. Оба в конце жизни на краткий срок вернулись из многолетней эмиграции в СССР, и оба неласково были встречены на родине, подобно тому, как прежде чужаками оставались среди русского зарубежья... Казалось бы, так много общего в судьбах двух поэтов, хотя разница в возрасте в пять лет делала Игоря Северянина, к тому же вступившего в литературу на десять лет ранее Марины Цветаевой, поэтом другого поколения.

Размышляя об этом в статье «Поэт и время» (1931), Цветаева писала:

«Два встречных движения: продвигающегося возраста и отодвигающегося, во времени, художественного соответствия. Прибывающего возраста и убывающего художественного восприятия.

Так старшие в эмиграции по сей день считают своего семидесятилетнего сверстника Бальмонта — двадцатилетним и до сих пор ещё с ним сражаются или как внуку прощают. Другие, помоложе, ещё или уже современны тому Игорю Северянину, то есть собственной молодости (на недавний вечер Игоря Северянина эмиграция пошла посмотреть на себя — тогда: на собственную молодость воочию, послушать, как она тогда пела, а молодость — умница! — выросла и петь перестала, только раз — с усмешкой — над нами и над собой...). Третьи, наконец, начинают открывать (допускать возможность) Пастернака, который вот уже пятнадцать лет (1917г. Сестра моя жизнь), как лучший поэт России, а печатается больше двадцати лет».