Сохранилась дарственная надпись Константину Олимпову:
«Дорогому Константину Константиновичу Фофанову —
любящий и ожидающий автор. 1910. 25.X».
В одной из рецензий на брошюру в газете «Новое время» (1 ноября 1910 года) критик обратит внимание на тему авиации: «Авиация, наконец, нашла своего поэта. Это г. Игорь Северянин. <...> Если некогда Бенедиктов открыл зубы у голубей, то почему бы не быть плечам у орлов? Тем более, что, по собственному определению г. Северянина, — он “интуит с душой мимозной” (так!), а такому всё простительно». Иронически воспринимались не только стихи, но и сам поэт, чьи «мимозные» настроения не соответствовали впечатлениям посетителей его дома. О визите к Северянину Лившиц рассказывает насмешливо:
«Мы очутились в совершенно тёмной комнате с наглухо заколоченными окнами. Из угла выплыла фигура Северянина. Жестом шателена он пригласил нас сесть на огромный, дребезжащий всеми пружинами диван. Когда мои глаза немного освоились с полумраком, я принялся разглядывать окружавшую нас обстановку. За исключением исполинской музыкальной табакерки, на которой мы сидели, она, кажется, вся состояла из каких-то папок, кипами сложенных на полу, да несчётного количества высохших букетов, развешанных по стенам, пристроенных где только можно. Темнота, сырость, должно быть от соседства с прачечной, и обилие сухих цветов вызывали представление о склепе. Нужна была поистине безудержная фантазия, чтобы, живя в такой промозглой трущобе, воображать себя владельцем воздушных “озерзамков” и “шалэ”.
Мы попали некстати. У Северянина, верного расписанию, которое он печатал ещё на обложках своих первых брошюрок, был час приёма поклонниц. Извиняясь, но не без оттенка самодовольства, он сообщил нам об этом.
Действительно, не прошло и десяти минут, как в комнату влетела девушка в шубке. Она точно прорвалась сквозь какую-то преграду, и ей не сразу удалось остановиться с разбега. За распахнувшейся дверью, в облаках густого пара, призванных, казалось, обеззараживать от микробов адюльтера всех северянинских посетительниц, там, в чистилище прачечной, слышалось сердитое ворчанье.
Девушка оглянулась и, увидав посторонних, смутилась. Северянин взял из рук гостьи цветы и усадил её рядом с нами. Через четверть часа — ещё одна поклонница. Опять — дверь, белые клубы пара, ругань вдогонку, цветы, замешательство...
Мы свирепо молчали, только хозяин иногда издавал неопределённый носовой звук, отмечавший унылое течение времени в склепе, где томились пять человек. Маяковский пристально рассматривал обеих посетительниц, и в его взоре я уловил то же любопытство, с каким он подошёл к папкам с газетными вырезками, грудою высившимся на полу.
Эта бумажная накипь славы, вкус которой он только начинал узнавать, волновала его своей близостью. Он перелистывал бесчисленные альбомы с наклеенными на картон рецензиями, заметками, статьями и как будто старался постигнуть сущность загадочного механизма “по всесердных утверждений”, обладатель которого лениво-томно развалился на диване в позе пресытившегося падишаха.
Я впервые слышал чтение Северянина. Как известно, он пел свои стихи — на два-три мотива из Тома: сначала это немного ошарашивало, но, разумеется, вскоре приедалось. Лишь изредка он перемежал своё пение обыкновенной читкой, невероятно, однако, гнусавя и произнося звук “е” как “э”:
Наша встрэча — Виктория Рэгия
Рэдко, рэдко в цвэту.
Северянину это, должно быть, казалось чрезвычайно шикарным: распустив павлиний хвост вовсю, он читал свои вещи на каком-то фантастическом диалекте».
Выходит в свет брошюра «Ручьи в лилиях: 5-я тетрадь 3-го тома» (Брошюра 31-я. СПб., 1911. Лето. 300 экз.) и рассылается по редакциям. Стихи брошюры привлекают внимание критиков. Особого внимания критики удостоились «Поэзоконцерт», «Каретка куртизанки» и «Нелли». Два последних отмечены в неотправленном письме Марины Цветаевой Северянину (1931). Строка «Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить» из стихотворения «Каретка куртизанки» приобретает самую широкую известность. Александр Измайлов не без иронии признал, что Северянин «обессмертил» себя этой строкой.
В Дылицах летом поэт пишет стихотворения, обращённые к Елене Новиковой, — «Стансы» («Простишь ли ты мои упрёки...»), «В берёзовом коттэдже», «Nocturne».
Простишь ли ты мои упрёки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки,
И снова ты во всём права!..
Газета «Русское слово» публикует статью Александра Измайлова о Северянине, в которой читаем: «Игорь Северянин опоздал лет на двадцать со своими, как он выражается, поэзами. Два десятилетия назад, может быть, о нём говорили бы. Теперь читатель видел виды и его не удивишь».
Изменив имя, став Игорем-Северяниным, поэт находит свою неповторимую поэтику диссонанса, построенную на дисгармонии композиции, образа, языка, рифмы. Поэт начинает писать на новом языке, отражающем витавшее в различных слоях общества желание уйти в «бомонд» и «иностраны». В поэзах этих лет встречаются экзотические и иностранные слова, варваризмы, газетные клише, разговорные выражения и окказионализмы, но поэт по-своему целен в этой разноголосице. Она окрашивает его речь пёстрыми красками, свойственными жителям больших городов. Пожалуй, ни один поэт так ярко не отразил диссонансы языка в предгрозье Первой мировой войны. Этот «загадочный диалект», на котором начинает писать Игорь Северянин, критики начнут обсуждать на все лады с выходом «Громокипящего кубка».
«Поэту с открытой душой...»
Одним из тех, кто впервые приветствовал поэзию Северянина, был Александр Блок. Ещё 3 апреля 1910 года на похоронах своего любимого художника Михаила Врубеля на Новодевичьем кладбище в Петербурге, где присутствовали Владимир Беклемишев, Валентин Серов, Александр и Леонтий Бенуа, Николай Рерих, Борис Кустодиев, Василий Матэ, Сергей Дягилев, Лев Бакст, Кузьма Петров-Водкин, Михаил Добужинский, Игорь Северянин услышал единственную произнесённую над могилой речь Александра Блока. Особенно его поразило блоковское определение гениальности: «...гениален только тот, кому удалось расслышать сквозь... <...> ветер целую фразу...»
В автобиографической поэме «Падучая стремнина» Игоря Северянина (часть вторая) есть такие строки:
Ах, незабвенны Александра Блока
Слова над свежей Врубеля могилой:
«Лишь истый гений может в шуме ветра
Расслышать фразу, полную значенья».
Слова из речи Блока на похоронах Врубеля поэт перефразировал в дарственной надписи Блоку на своей брошюре «Ручьи в лилиях».
«Александру Александровичу Блоку:
Поэт! Я слышал Вас на похоронах Врубеля. Незабвенна фраза
Ваша о гении, понимающем слова ветра. Пришлите лишь
Ваши книги: я должен познать их.
Игорь-Северянин.
1911— XII, 3. СПб.».
В библиотеке Блока сохранилось ещё две книги, подаренные ему Северяниным: «Очам твоей души» с дарственной надписью «Александру Блоку — автор. 912» и исправлением опечаток автором и «Эпилог. “Эго-футуризм”» — «Александру Блоку — с сочувствием и уважением. 1912». В экземпляре «Очам твоей души» имеется также помета Блока: в 13-й строке подчеркнут глагол, произведённый от слова «заденеть»: начаться дню — «заденела [комната]» (ИРЛИ. Библиотека Блока). В экземпляре из коллекции Моисея Лесмана (Музей Анны Ахматовой, Санкт-Петербург) рукой Блока красным карандашом подчёркнуты окказионализмы «утрела», «заденела», «майно». Так, у Северянина в начале «Фантазии восхода», написанной в 1911 году, строка: «Утреет. В предутреннем лепете...» («Громокипящий кубок»).
