Сам от себя — в былые дни позёра,
Любившего услад душевных хмель —
Я ухожу раз в месяц на озёра,
Туда, туда — «за тридевять земель»...
Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг — гористый бор,
Где сосны — мачты будущего флота —
Одеты в несменяемый убор...
«К смиренью примиряющей воды», к «соловьям монастырского сада», к мечте о «воспрявшей России», к «любви коронной» обращается Северянин. Он обрёл то «лёгкое и от природы свободное дыхание», которое, как отмечал Николай Оцуп, редко встретишь у современных поэтов. По воспоминаниям Арсения Формакова, известно, в каком порой тяжёлом состоянии находился поэт за границей:
«В ту пору — регулярно раз в год, обычно зимой, Северянин уезжал в Европу, зарабатывая чтением стихов и изданием своих книг, где и как мог. Приходится только удивляться, как это ему удалось — при тогдашнем состоянии русских книгоиздательств за рубежом — всё-таки вы выпустить в свет семнадцать сборников своих поэз. <...> По всему было видно, что в материальном отношении ему живётся трудно, и даже очень. Сначала, как новинка, его поэзовечера в Прибалтике и Польше имели некоторый успех. Потом он стал выступать в рижских кинотеатрах, в дивертисментах между сеансами, что тогда было в моде. Старался “сохранить лицо”, требовал, чтобы вместе с ним не выступали фокусники или развязные певички. Вскоре, однако, отпала и эта возможность заработка».
Первый год, проведённый в Тойле в статусе постоянного жителя, был для Северянина тяжёлым испытанием. Он осознавал себя в «добровольном изгнании»:
Вот год я живу, как растенье,
Спасаясь от ужасов яви,
Недавние переживанья
Считая несбыточным сном.
Печально моё заточенье,
В котором грущу я по славе,
По нежному очарованью
В таком ещё близком былом...
(«Элегия изгнания», 1918)
К ностальгии присоединялись вполне реальные трудности оккупационного режима, а с уходом немецкой армии — военного положения в Эстонии до 1920 года. В конце ноября 1918 года Красная армия начала наступление и формально установила на значительной части территории Эстонии (в том числе и в Тойле) советскую власть. Она продержалась до февраля 1919 года. В этих обстоятельствах, окружённый беспомощными женщинами, не привыкший добывать средства к жизни иначе как поэтическим словом, Северянин даже в знакомой Тойле чувствовал себя оторванным от мира, заброшенным на необитаемый остров. Подобно Робинзону он писал записки с координатами своей хижины, переписывал несколько стихотворений для печати и рассылал на авось во все стороны света — от Риги до Нью-Йорка. Ответов не было и не могло быть — его адресаты и сами ещё не ощутили твёрдую почву под ногами — эмиграция только начиналась.
В Эстонском литературном музее (Тарту) среди уникальных материалов хранится записная книжка Северянина, по существу — конторская тетрадь. На одной из страниц едва прочитываются строки поэтического черновика:
Я мог родиться только в России
Во мне всё русское сочеталось:
Религиозность, тоска, мятеж,
Жестокость, нежность, порок и жалость,
И безнадёжность, и свет надежд.
В той же книге длинными столбцами записаны необходимые запасы на зиму, без чего не прожить ни семье, ни дворовой собаке... Подсчитывать на тех же страницах расходы и намечать строчки о «розах и кремозах», — снобы и раньше презирали эту северянинскую всеприемлемость. Детский талант, по глубокому определению Блока, защищал его сказочный мир.
Когда в ноябре 1919 года в Тойлу приехал Сергей Положенский, ему вновь предстал король поэтов. «...При ближайшем знакомстве (одно время мы жили с ним на одной квартире) он предложил мне вступить в его свиту как короля поэтов. До сих пор в его свите состояли: Принц Лилий — Александр Карлович фон-Эссен, Принц Сирени — Борис Николаевич Башкиров и Принц Нарциссов — Борис Васильевич Правдин. Предложил мне выбрать цветок. Я, конечно, выбрал розу».
Но Северянин ясно представлял, что необходимо врастать в новую почву, налаживать связи с эстонскими литераторами и теми русскими жителями, которые могли стать его потенциальными читателями и слушателями. Здесь не было такого антрепренёра, как Фёдор Евсеевич Долидзе, устроителя поэзоконцертов и турне, приходилось действовать самому. Вначале Северянин познакомился с Генриком Виснапу (в современной транскрипции — Хенрик Виснапуу), и в его переводе уже в сентябре 1918 года были опубликованы три стихотворения Северянина на эстонском языке, в том числе «Весенний день».
Северянин передач эстонскому издательству «Одамеэс» рукописи поэтических книг «Puhajogi» и «Creme des Violettes». Это был почти единственный его заработок. В письме редактору журнала «Русская книга» Александру Семёновичу Ященко от 20 декабря 1920 года поэт признавался:
«Если я до сих пор жив, то только благодаря чуткой Эстии; эстонский издатель выпустил три книги моих стихов, эстонская интеллигенция ходит на мои вечера (1—2 раза в год), крестьяне-эстонцы дают в кредит дрова, продукты. Русские, за редкими исключениями, в стороне. А русские издатели (заграничные, т. к. в Эстии их вовсе нет) совсем забыли о моём существовании, напоминать же им о себе я не считаю удобным».
На эстонских подмостках
22 марта 1919 года состоялось первое выступление Северянина в Таллине в Русском театре при участии артистов театра — Арбениной, Рахматова, Владимировой и др. Следующий поэзовечер «Стеше des Violettes» в Таллине в Русском театре при участии Вини Лайне прошёл 29 мая. Сближение с эстонскими писателями особенно ярко проявилось на вечере эстонских поэтов Генрика Виснапу, Аугуста Гайлита и других в Нарве в помещении Эстонского собрания 23 августа 1919 года. Псевдоним Северянина был произнесён по-эстонски: Игорь Pohjalane!
В Эстонском литературном музее хранится почтовая карточка с рекламой поэтических книг Марие Ундер, Артура Адсона, Генрика Виснапу, Аугуста Гайлита, Фридеберта Тугласа и Иоганнеса Семпера. На лицевой стороне в дружеском шарже авторы изображены за столом. На обороте — их автографы на память Игорю Северянину о его первом выступлении в Тарту 28 октября 1919 года (сделаны карандашом на эстонском языке).
Отношения складывались равноправно — Северянин стремился сделать эстонскую поэзию достоянием русских читателей и готовил сборник переводов «Поэты Эстонии». Владея языком на бытовом уровне, он пользовался при переводе подстрочниками. Судя по сохранившимся письмам, эстонские коллеги не только проявляли интерес к работе Северянина, но и оказывали помощь. Аугуст Алле сообщал ему 14 января 1922 года, что Туглас по его просьбе «получил ответ от Реймана, что он родился в 1893 г.». При этом обращался к поэту: «Дорогой Игорь Pohjalane!»
Борис Правдин спешил порадовать 3 апреля 1920 года: «На днях, возвращаясь домой в 12-м часу вечера, я слышал как какой-то джентльмен, идя в одиночестве по улице, во всё горло распевал “Весенний день горяч и золот” на Ваш мотив. Явление для Tartu весьма примечательное».
В рецензии на первый концерт из цикла выступлений поэта 1,6,8, 14, 29 сентября в Таллине в зале ресторана «Мои Repos» («Последние известия», 3 сентября) сообщалось под рубрикой «Театр»:
