Северянин, вероятно, выбрал эти стихи по созвучию «пейзажа души». То, что видит поэтесса через окно, и в том и в другом случае есть отражение её духовного мира:
Тень гаснет. Ужели и есть только счастье,
Что здесь на стекле посинелом?
И это уж радость!
Чьи цели —
Сон?
Переводчик сохранил оригинальную графику стиха на протяжении десяти строф. Особенно тонко внутренний диалог воспроизведён в «Утре»:
Вот утро.
Вот утро в тумане.
Дождя блещет галька на стёклах.
Как утло
Ползут очертанья
Виденья сквозь шторы. Я около...
«Так нужно», —
Шепнули несмело
Часы. Покоряюсь. Пусть снова
Недужна
Скорбь буднего тела
(Ведь всё же исполнилось слово...)
Глава четвёртая
«НА ЗЕМЛЕ В КРАСОТЕ...»
В краю озёр и рек
Концертные выступления становятся всё реже, и Северянин почти безвыездно живёт в Тойле, занимается рыбной ловлей, пишет стихи. В письме Августе Барановой от 12 июня 1922 года поэт рассказывает:
«Целые дни провожу на реке. Это уже со 2-го мая. 5-й сезон всю весну, лето и осень неизменно ужу рыбу! Это такое ни с чем не сравнимое наслаждение! Природа, тишина, благость, стихи, форели! Город для меня не существует вовсе. <...> За это время прибавилось 4 книги: т. XV (“Утёсы Eesti” — антология эстийской лирики за 100 лет), т. XIV (“Предцветенье” — книга стихов эстийских поэтесс), т. XVII (“Падучая стремнина” — роман в 2-х частях белыми стихами) и т. XVIII (“Литавры солнца” — стихи). <...> Итак, я сижу в глуши, совершенно отрешась от “культурных” соблазнов, среди природы и любви. Знакомств абсолютно никаких, кроме племянника в[ице] адм[ирала] Эссена — Александра Карловича, инженера-техника, служащего в 18-и верстах от Тойлы в Jarve архитектором на заводе. Он приезжает к нам почти еженедельно. Большой мой поклонник, тончайший эстет».
Восемь лет я живу в красоте
На величественной высоте.
Из окна виден синий залив.
В нём — луны золотой перелив.
И — цветущей волной деревень —
Заливает нас в мае сирень,
И тогда дачки все и дома —
Сплошь сиреневая кутерьма!..
........................................................
И со мной постоянно она,
Кто ко мне, как природа, нежна,
Чей единственный истинный ум
Шуму дрязг предпочёл сийий шум.
Я природой живу и дышу,
Вдохновенно и просто пишу,
Растворяясь душой в простоте,
Я живу на земле в красоте!
(1925)
В конце мая 1923 года Северянин уезжает на озеро Ульястэ и живёт там с коротким приездом в Тойлу почти до конца июля. «26 мая перебрались сюда, — сообщает он Августе Барановой 1 июня 1923 года. — Нам посчастливилось найти здесь, в маленькой рыбачьей деревушке, у одного рыбака комнату в новом хорошем доме. Комната обширная, высокая, светлая, идеально чистая. <...> В нашем полном распоряжении — лодка, с которой мы и начали ловить рыбу, выезжая за 3—5 вёрст от берега. До сей поры поймали уже 36 окуней от '/« до 3А ф[унта] каждый. <...> Водятся и щуки, и угри».
В письмах Барановой содержатся прекрасные описания природы и проклятия городу: «Лето установилось дивное. Так хорошо в природе, что с ужасом думаешь об осени, когда придётся оторваться от неё и погрузиться в пустынные глуби человечества. Как омерзительны города со всей своей гнусью и неоправданностью!»
На такое неприятие городской жизни настраивали и неутешительные результаты от поездок и выступлений, которыми поэт также делится с Августой Барановой:
«Я ездил в Юрьев, оттуда в Ревель, третьего дня вернулся в нашу любимую мною глушь, вернулся обескураженный людской чёрствостью и отчуждённостью, вернулся со станции пешком, восемь вёрст неся чемодан с концертными костюмами и проч., изнемогая от усталости...
Никто и нигде не может теперь же устроить ни одного вечера — вот результат моих хлопот. Один не имеет средств для начала, другой не имеет времени, третий не имеет желания, четвёртый... Одним словом — удачей моя поездка не сопровождалась... <...> от всех неприятностей и тревог у меня развивается болезнь сердца, и по ночам, в бессоннице, я испытываю едкие муки, трудно передаваемые словами. А как всё могло бы быть славно, ведь я, в общем, здоров и бодр! Ведь я певец солнечной ориентации...»
В письме Барановой 27 октября 1923 года поэт пишет об этих издательских проектах и жалуется на неудачи:
«Что же касается концертов, дело обстоит значительно хуже: в Юрьеве живу вскоре два месяца, и ни одного вечера организовать не удалось, несмотря на усиленные старания. Нет предпринимателя — вот и всё.
Зато удалось устроить по концерту в Везенберге и Нарве. Нарва дала... 600 марок, а Везенберг... 1500 м[арок] убытку! Дождался, досиделся: мои вечера дают убыток! Это мои-то вечера!»
Но настроение менялось, когда публика принимала поэта и подготовленные книги начинали выходить в свет. В газете «Нарвский листок» от 2 мая 1923 (?) года сообщалось о поэзовечере Северянина в Нарве, в помещении кинотеатра «Скэтинг»: «Выступая во всех трёх отделениях, поэт продекламировал значительное число своих последних стихотворений. Оригинальная манера чтения нараспев с ударениями на рифмах и подчёркиванием ударных слогов произвела впечатление на слушателей».
Он по-прежнему стремится донести свои стихи до слушателей, не надеясь на редкие публикации в русскоязычной прессе. На Пушкинском вечере 14 июня 1924 года в здании Немецкого театра в Таллине Северянин читает поэзы, посвящённые А. С. Пушкину. Стихи были написаны к 125-летию со дня рождения «Солнца русской поэзии». В книге «Классические розы» они составили небольшой раздел, озаглавленный необычно: «125».
И вновь он пишет Августе Барановой, жалуясь и умоляя о помощи:
«Я так устал, мой друг, от вечной нужды, так страшно изнемог, так изверился в значении Искусства, что, верите ли, нет больше (по крайней мере теперь пока) ни малейшего желания что-либо написать вновь и даже ценить написанное. Люди так бесчеловечны, так людоедны, они такие животные. <...> Не сумели ценить и беречь своего соловья».
«О ты, Миррэлия моя!»
14 марта 1922 года Евгения Гуцан пишет Северянину из Берлина, что его книга «Миррэлия: Новые поэзы», которую она по просьбе автора передала в издательство, будет печататься по новой орфографии и с опозданием: «Причины, почему Миррэлия не выйдет раньше осени: во-первых, сильное вздорожание бумаги, во-вторых, сезон» (книга вышла у Закса под издательской маркой «Магазин “Москва”» в июне 1922 года; обложка Елены Лисснер-Бломберг).
