Тогда Ахматова и Северянин участвовали, например, в «Вечере поэтов Петроградского Парнаса» в артистическом кабаре «Бродячая собака» 21 ноября 1914 года. По словам Чуковского, Ахматова вспоминала о каком-то из выступлений на Бестужевских курсах вместе с Блоком и Северяниным. Очевидно, речь шла о вечере «Писатели — воинам», который состоялся 15 февраля 1915 года.
В «Поэзе о поэтессах» Северянин с сожалением писал:
Есть... есть Ахматова, Моравская, Столица...
Но не довольно ли? Как «нет» звучит здесь «есть»,
Какая мелочность! И как безлики лица!
И модно их иметь, но нужно их прочесть.
Их много пишущих: их дюжина, иль сорок!
Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт?
Как мало поэтесс! Как много стихотворок!
И Мирры Лохвицкой среди живущих — нет!
Постоянное сопоставление Ахматовой (как, впрочем, и всех иных поэтесс) с боготворимой Миррой не позволяло Северянину прислушаться к голосу нового, нашедшего своих читателей и поклонников поэта. В стихотворении под названием «Стихи Ахматовой» (1918) Северянин продолжал иронизировать над тоской и «надсоновской повадкой» её стихов:
Стихи Ахматовой считают
Хорошим тоном (comme il faut...)
Позёвывая, их читают,
Из них не помня ничего!..
...........................................................
И так же тягостен для слуха
Поэт (как он зовётся там?!)
Ах, вспомнил: «мраморная муха».
И он же — Осип Мандельштам.
И если в Лохвицкой — «отсталость»,
«Цыганщина» есть «что-то», то
В Ахматовой её «усталость»
Есть абсолютное ничто.
Нам трудно представить, насколько заметное место занимал Северянин в культурной жизни 1910-х годов. Даже после его отъезда в Эстонию и прекращения поэзовечеров о поэте вспоминали, его пародировали, с ним сравнивали... Например, Корней Чуковский в дневнике записал свой разговор с Ахматовой 14 февраля 1922 года: «Я сказал ей: у вас теперь трудная должность: вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин — все в одном лице — даже страшно. И это верно: слава её в полном расцвете...»
В письме Софье Карузо 12 июня 1931 года Северянин отметит: «Люблю Гумилёва и одновременно Гиппиус. Нахожу ценное в Лохвицкой, но не отвергаю и Ахматовой». В самое трудное время, весной 1937 года, поэт обращался к своей многолетней приятельнице Августе Дмитриевне Барановой с просьбой найти ахматовскую книгу «Anno domini»: «...ведь всё же, перестав творить, мы не перестали, как это ни странно, боготворить поэзию». Северянин посвятил Ахматовой сонет «Ахматова» (1925):
Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает чётки.
Осенней ясностью в ней чувства чётки.
Удел — до святости непоправим.
Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости уплывший в лодке
Рекой из собственной её крови.
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как роза, изо рта.
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль её во имя Бога;
Ведь розы крови — розы для креста...
Обратим внимание на то, с каким упорством вплетает Северянин в строки сонета заглавия тех первых поэтических книг Ахматовой, ироничным критиком которых он выступал: «Чётки», «Белая стая»... Внешние, порой ревнивые впечатления уступали место пониманию. Не случайно именно в 1925 году, когда было написано стихотворение из цикла «Медальоны», Северянин нашёл образ «классических роз», определивший его зрелое творчество и созвучный обращённому к Ахматовой образу — «розы крови — розы для креста...».
С годами и Анна Ахматова не забывала северянинскую интонацию. По свидетельству польского художника Юзефа Чапского, слушавшего Анну Ахматову в дни Великой Отечественной войны в доме А. Н. Толстого, «в строках, которые Ахматова читала странным, певучим голосом, как когда-то Игорь Северянин, не было ничего ни от оптимистической пропаганды, ни от хвалы советам и советским героям, воспеваемым Толстым, не было его “суровых, но справедливых рыцарей”. Поэмы Ахматовой — единственное произведение, которое меня взволновало и заставило ощутить, чем на самом деле была оборона раздавленного, изголодавшегося, героического города».
Нельзя не признать справедливость размышлений Бориса Пастернака, который писал Ахматовой 28 июля 1940 года: «Наверное я, Северянин и Маяковский обязаны вам безмерно большим, чем принято думать, и эта задолженность глубже любого нашего признанья, потому что она безотчётна».
Глава четвёртая
ОТ «ЗЛАТОЛИРЫ» ДО «АНАНАСОВ
В ШАМПАНСКОМ»
«Златолира»
Вторую книгу своих поэз «Златолира» Северянин начинает готовить к печати вскоре после выхода «Громокипящего кубка». 7 июня 1913 года он пишет письмо Брюсову из Веймарна: «Приготовляю к осени 2-й сборник [“Златолира”]. Много пишу вновь, и эта работа доставляет мне истинное наслаждение. <...> Я рад возвращению Бальмонта, которому, если увидите, будьте добры, передайте искренний привет. <...> Живу здесь “отшельником”, никого не вижу; на днях приезжал только Сологуб с женой».
Уже в июле в письмах Лидии Рындиной сообщает: «Много читаю (в особенности — Метерлинка), ещё больше работаю. Второй сборник почти готов. Привёз из Петербурга] некоторые рукописи и усиленно перелистываю» (13 июля). «С упоением работаю (написал уже 25 поэз) и тщательно составляю “Златолиру”» (26 июля). «Завтра же высылаю Серг[ею] Алексеевичу] “Златолиру”» (31 октября).
В связи с тем, что отношения с Чеботаревской, которой он намеревался посвятить вторую книгу поэз, стали прохладнее, Северянин решает посвятить свою вторую книгу жене издателя «Грифа» Лидии Рындиной. В письме от 31 октября советуется о форме посвящения: «...вот о чём мне хотелось тебя спросить: желаешь ли ты, чтобы я написал: “Посвящается Л. Д. Рындиной”, или же: “Лиде”, или: “Нефтис моей”. Это я говорю о всей книге».
4 марта 1914 года вторая книга Игоря Северянина «Златолира» выходит в свет тиражом 1415 экземпляров. На первой странице «Златолиры» есть посвящение:
«Лидии Рындиной посвящается автором эта книга».
После громкого успеха первой книги следующие книги Северянина «Златолира», «Ананасы в шампанском» и «Victoria Regia», в значительной своей части составленные из юношеских стихов поэта и не давшие своим читателям ничего нового сравнительно с «Громокипящим кубком», «весьма охладили восторги критиков».
Критические отклики не заставили себя ждать, их было немало. Обобщая их пафос, Сергей Бобров пишет: «Г. Измайлов, положим, немного сбившийся и обжогшийся на “Громокипящем кубке”, мямлит нечто чрезвычайно сладостное и о “Златолире”. — Г. Тальников из “Современного мира” называет “Златолиру” “недоразумением в стихах”, самого поэта “фигляром” и т. д. в обычном своём безграмотном и дурашливом стиле. — Г. Шмидт (в “Северных записках”!!) находит у И. С. “стремление к монументальности” (“Сев. з.” 1913, № 12), открытие “монументальности” в И. С. — деяние, достойное изысканнейших “Северных записок”... <...> “позднейшие поэзы И. С. стоят совершенно вне поэзии и даже вне литературы” (“День” 26—1—15), “С. далеко не чужд хамства” (“День” 18—IV—15) и т. д.».
