Неожиданная смерть поэтессы потрясла Игоря Северянина. Об этом он пишет в письме Августе Барановой из Кишинёва 5 марта 1934 года, всего через четыре дня после написания посвящённого поэтессе сонета:

«Из Софии мне пишут о скоропостижной] кончине Любови Столицы. Было ей 53 года [точнее, 50], и она была весёлая и цветущая женщина. Мы часто встречались с ней у Масалитиновых и Разгоневых и бывали у них в доме. В день смерти она принимала участие в литературном] вечере, сама играла в своей пьесе, много танцевала и через 15 минут, по возвращении домой, умерла. Это производит тяжёлое впечатление на недавно её видевших».

Сонет Северянина «Любовь Столица» оказался последним словом короткого, но яркого диалога с этой поэтессой.

Во второй раз Северянин приехал в Болгарию в декабре 1933 года по пути в Бухарест. Тогда 16 и 21 декабря он выступил в зале Славянского общества с чтением стихов о болгарских впечатлениях, о России. Поэзоконцерты предварялись его лекцией «Путь к вечным розам. Русская поэзия начала XX века». В газете «La Bulgarie» (София) появились заметка «Игорь Северянин в Софии», фото и подпись «Wit-sky». В информации говорилось:

«Прибыл в Софию известный русский поэт Игорь Северянин. Сегодня он прочтёт лекцию на тему: “‘Путь к вечным розам’ (русская поэзия начала XX века)”. В среду в Славянском обществе будет вечер поэзии. Северянин прочтёт стихотворные посвящения Болгарии. Из Софии он поедет в Кишинёв, где он редактирует журнал “Золотой петушок”, в котором сотрудничают Куприн, Бальмонт, Тэффи, Бунин и др.».

Северянин получил номера журнала «Листопад», в котором публиковались его стихи на русском языке (1931, книги 7—8) и части его воспоминаний «Уснувшие вёсны» (1931, книги 7—8; 1932, книги 9—10).

На память о встречах с Чукаловым Северянин написал сонет в дополнение к сборнику «Медальоны»:

Переписка с ним продолжалась в 1932—1938 годах (12 писем), позволяя высказать всё, что волновало, ощутить понимание и сочувствие, так необходимые поэту.

«Тойла, 13.VII. 1938 г.

Дорогой Савва Константинович!

Получив это письмо, не подумайте, что мы могли позабыть когда-нибудь дорогую Надежду Захаровну и Вас. Нет, конечно, этого не произошло, а только уж очень грустно наша жизнь за последние годы сложилась, поэтому просто писать не хотелось, чтобы не огорчать Вас своими невзгодами. Достаточно сказать, что с июня 1934 года мы сидим здесь безвыездно пятый год, что работы абсолютно никакой нет нигде, что здоровье наше никуда не годится, что нуждаемся мы ужасно. Фелисса Михайловна перенесла весною 1936 года сильное воспаление почек и с тех пор стала форменным инвалидом. Не может больше поднять ни малейшей тяжести, не может даже слегка промочить ног: сразу же начинается жар и такие боли, что приходится кричать. Здоровье своё она потеряла на работе, где прослужила около года, чтобы помочь мне и сыну. А у меня сердце никуда не годится, болит жгуче, безумные боли в голове и слепой кишке. Сын Вакх (ему 16 лет) окончил шестиклассное начальное училище, год учился в ремесленном, а теперь уже второй год будет учиться, — если это удастся только, — в Государственном техническом училище с пятилетним курсом, после чего он мог бы получить место мастера на заводе с ежемесячным окладом до 50 долларов. До сих пор мы кое-как его поддерживали, но теперь, увы, уже лишены всякой возможности платить за его пансион в Таллине (Ревеле) около 12 долларов в месяц, поэтому, видимо, ему придётся покинуть блестяще проходимое им училище и сесть без работы и без знаний в деревне и погубить свою карьеру. Ужасно это тем более, что Вакх — мальчик хороший, добрый, способный и совестливый и обещал, когда окончит школу, и Фелиссу Михайловну и меня пожизненно поддерживать. Итак, лишая его образования, мы губим невольно и его молодую жизнь и обрекаем себя в старости на позор и нужду и голод. Что касается голода, он часто за эти годы нам был знаком, и сейчас, например, когда я пишу Вам это письмо, мы уже вторую неделю питаемся исключительно картошкой с крупной (кристалликами) солью... Прибегаем, обессиленные, измученные, к Вашей сердечности и доброте: поддержите чем можете, спасите наши три жизни, — мы просто гибнем от людской суровости и бессердечия. Зная и помня Вашу постоянную заботливость и доброту, обращаемся к Вам. Болгария — родственная страна, тепло в своё время нас принимавшая у себя, она, верим, не оставит нас и теперь. Я ведь и поэтов её переводил несколько раз. Обращаться больше не к кому: вокруг с каждым днём всё более звереющий мир и убивающее душу равнодушье.

Напишите нам подробнее о своей жизни, о новостях болгарских. Мы — как на острове: ничего не знаем, никого не видим. Зимою встретил в Таллине Райчева. Он купил у меня пару моих книг и чуточку этим поддержал меня. К сожалению, новых книг я не выпускаю: не для кого и не на что.

Крепко целую и обнимаю Вас.

Ф. М. и я сердечно Над. Зах. и Вас приветствуем. Как хотелось бы нам снова в Болгарию попасть и провести месяц-другой у св. Иоанна на Риле горной!

Всегда Вас любящий и уважающий

Игорь Северянин».

Вернувшись из первой поездки в Болгарию через Югославию, Северянин 1 января 1932 года возвращается в Тойлу, где так «своеобразно очаровательно». В письме Августе Барановой от 5 мая пишет: «Теперь до осени засел в деревне. Ловлю осенних лососок, поймал уже 9 штук: З'А, 2'А, 1%, \¹Л, 1 и три по Vi ф[унта]. Одна, — фунтов в 7, сорвалась, это очень досадно. Но она порвала себе губу».

В Тойле с августа два с половиной месяца у Северянина гостит знакомая из Лондона, осенью приезжают «поэт и магистр философии» Вальмар Адамс и жена поэта Виснапу. Из письма Софье Карузо от 18 августа: «31 июля у нас состоялся большой музыкальный праздник. Пел хор в 650 человек, играл духовой оркестр в 135 инструментов. Съехалось со всего округа более трёх тысяч. Вечером был спектакль и, конечно, танцы. Такие развлечения, как музыка и пенье, я приветствую: они говорят о музыкальности и культурности народа».

В Ревеле в Красном концертном зале «Эстония» Северянин участвует в концерте Русского мужского хора с чтением «Новейших стихов». Он писал Чукалову: «16-го февраля я был приглашён общественными организациями выступить в большом концерте в Ревеле. Публики было более тысячи человек. Встречали меня восторженно, хор в 40 человек пел мне “Славу”». 17 февраля в Нарве на интернациональном литературно-музыкальном вечере он выступает с чтением стихотворений из книг «Классические розы» и «Адриатика». О том же вечере он пишет Августе Барановой 5 мая: «В феврале выступил в Ревеле и Нарве, в апреле снова в Нарве. Первый раз в зале было 250, а вторично 400 человек. В Ревеле же 1200. Везде приём был очень хорошим». 16 апреля Северянин принимает участие в концерте-бале в Нарве в зале общества «Святогор», устроенном Союзом участников бывшей Северо-Западной армии и русских эмигрантов. В Тойле поэт пишет, делает переводы с болгарского и готовит новую книгу стихов.

«Прошла уже половина лета: отцвели сирень и яблони (у нас это совсем недавно!), отзвучали соловьи, в лесу набухают грибы, — приближается осень. Опять уже осень? Так скоро? — вопрошал Северянин 5 июля 1932 года в письме Барановой. — Да, да, осень. Так проходит жизнь... Мы целыми днями у моря, у речки, в парке. <...> В настоящее время мы с Фелиссой Мих[айловной] сделались издателями: печатаем в Нарве на свой счёт новую книгу стихов “Адриатика”. Нас побудило на этот шаг два обстоятельства: невероятная дешевизна типографского труда и необходимость (неизбежность, увы!) скорого заработка: сбережения наши от последней поездки кончаются, иссякают, — надо хоть на дорогу до Югославии заработать. Но это удастся только в случае распродажи половины издания. Всего же мы печатаем 500 экземпляров]».