В заметке «Художник и критика», за подписью Junior (М. О. Гершензон) говорилось: «Игорь Северянин, конечно, истинный поэт; такой певучести, такой классической простоты и сжатости слов и стиха давно не было в нашей поэзии, не было и такой свежести,, нелитературности. Как скажется в дальнейшем его очаровательный талант — этого он сам не знает, конечно. Но взгляните: он уже определил своё амплуа и провозгласил его во всеуслышание: я — поэт экстаза, каприза, свободы и солнца. <...> В эпиграфе к книге, и в её заглавии, и в предисловии Ф. Сологуба — то же определение: я — молодость, я — непосредственность, я — солнечный, дерзкий, жизнью пьяный! <...>

Зачем он связывает себя и объясняет себя читателям? Это, разумеется, органично, — ведь и Пушкин начинал, как солнечный, однако роли себе не приписывал и её не объявлял; но, может быть, тут есть и вина русской традиции, исконной привычки нашей критики “формулировать” сущность каждого из наших писателей».

Наиболее значительны появившиеся сразу после выхода книги рецензии Осипа Мандельштама, Владислава Ходасевича, Иванова-Разумника, Александра Измайлова, Николая Гумилёва.

Высокую оценку, несмотря на долю иронии, дал поэтическому таланту Северянина Осип Мандельштам в «Гиперборее»: «И всё-таки лёгкая восторженность и сухая жизнерадостность делают Северянина поэтом. <...> Безнадёжно перепутав все культуры, поэт умеет иногда дать очаровательные формы хаосу, царящему в его представлении. Нельзя писать “просто хорошие” стихи. Если “я” Северянина трудноуловимо, это не значит, что его нет».

Владислав Ходасевич в рецензии на первое издание в «Утре России», опубликованной сразу после выхода книги, писал: «“Футурист” — слово это не идёт к Игорю Северянину. Если нужно прозвище, то для Северянина лучше образовать его от слова “present”, “настоящий”. Его поэзия необычайно современна. <...>

Образы поэта смелы и выразительны, приёмы — своеобразны. Он умеет видеть и изображать виденное. Его стихи музыкальны и иногда, как лучшие строки Бальмонта. Правда, кое-что в них безвкусно, неприятно, развязно, но всё это недостатки временные. Дарование поэта победит их».

В 1914 году Ходасевич отметил в стихах Северянина новизну словаря, соединение «пошловатой элегантности» и «божественного целомудрия» и выделил поэта среди футуристов как «дарование значительное». «Талант его, как художника, — писал Ходасевич, — значителен и бесспорен. Если порой изменяет ему чувство меры, если в стихах его встречаются безвкусицы, то всё это искупается неизменною музыкальностью напева, образностью речи и всем тем, что делает его не похожим ни на кого из других поэтов. Он, наконец, достаточно молод, чтобы избавиться от недостатков и явиться в том блеске, на какой даёт право его дарование. Игорь Северянин — поэт Божией милостью».

Иванов-Разумник в «Заветах» писал о Северянине: «Он смел до саморекламы, и он, несомненно, талантлив. Эта излишняя развязность и смелость, вероятно, скоро пройдут; недаром он заявил уже где-то “письмом в редакцию”, что вышел из кружка “эгофутуристов”. Но талантливость при нём была и осталась; и эта подлинная талантливость заставляет принять этого поэта и говорить о нём серьёзно и со вниманием». Критик увидел силу Северянина в том, что он «подлинный лирический поэт, чувствует по-своему, видит по-своему, — и по-своему же выражает то, что видит и чувствует. В этом “по-своему” он иногда слишком смел, а иногда поэтому в выражениях его многое спорно, многое раздражает, особенно в виду его любви к острым и новым словообразованиям».

«Игорь Северянин, это красавица, нюхающая табак, хромой принц, алмаз с отбитым боком, джентльмен в пенснэ из польского золота, талантливый художник, почему-то предпочитающий писать помелом пёстрые плакаты, — высказывался Александр Измайлов в статье «Красавица, нюхающая табак». — Это не мэтр и не ересиарх футуризма, — наоборот, признание и любовь придут к нему, конечно, в ту минуту, когда он оставит в детской все эти ранние игрушки, весь этот ажур парикмахерски прифранченных слов и найдёт спокойный и честный язык для выражения нежных, наивных, прелестно-грустных переживаний, какие знает его душа. <...>

Тот ненастоящий, окалошенный, орекламленный, с 30-ю тысячами интервьюеров и “льстивой свитой”, Игорь Северянин остался бы только мишенью газетных острот. Пред настоящим — иная дорога, где ему говорят: добро пожаловать!..»

«О “Громокипящем кубке”, поэзах Игоря Северянина, — заметил Николай Гумилёв в «Аполлоне» в 1914 году, — писалось и говорилось уже много, Сологуб дал к ним очень непринуждённое предисловие, Брюсов хвалил их в “Русской мысли”, где полагалось бы их бранить.

Книга, действительно, в высшей степени характерная, прямо культурное событие. <...> Игорь Северянин — действительно поэт и к тому же поэт новый. Что он поэт — доказывает богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, свои остро пережитые темы. Нов он тем, что первый из всех поэтов он настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности».

Несмотря на частые критические выпады, после выхода «Громокипящего кубка» имя Северянина включается в ряд признанных современных писателей. «Максим Горький, Леонид Андреев, Д. С. Мережковский, Ф. Сологуб, И. А. Бунин, Бальмонт, Брюсов, Блок, а из более молодых Сергеев-Ценский, Шмелев, Игорь-Северянин — всё это крупные таланты, которые оставили свой неизгладимый след в русской литературе», — писал критик Александр Изгоев в газете «Камско-Волжская речь» в 1914 году.

Вскоре после выхода в свет «Громокипящего кубка», 9 марта 1913 года, Игорь Северянин выступает в концертном зале Благородного собрания. Лекцию «Искусство наших дней» читает Фёдор Сологуб, поэтические иллюстрации — Анастасия Чеботаревская. Затем по приглашению Сологуба и Чеботаревской поэт отправляется в первое концертное турне по городам России, выступает в Минске, Вильно, Харькове, Екатеринославе, Одессе, Симферополе, Ростове-на-Дону, Баку, Тифлисе, Кутаиси — всего они посетили 39 городов!

Жена Фёдора Кузмича Сологуба (1863—1927), известная писательница и переводчица Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876—1921) любила покровительствовать молодым поэтам. Став женой и соавтором Фёдора Сологуба, она создала в доме на Разъезжей улице один из самых популярных литературных салонов 1910-х годов.

Как шутил Александр Блок, «женившись и обрившись, Сологуб разучился по-сологубовски любить Смерть и ненавидеть Жизнь». Зинаида Гиппиус вспоминала: «Ф. К. Сологуб с особенной горячностью, даже как будто с увлечением, относился к юному тогда “эгофутуристу”, поэту Игорю Северянину. Говорю “как будто”, потому что Сологуб был человеком с тройным, если не пятерным дном, и, даже увлекаясь, никогда на увлекающегося похож не был. Во всяком случае, это в квартире Сологуба положено было первое начало “поэзовечеров”, у Сологуба мы, тогдашние петербургские писатели, познакомились с новым поэтом и с напевным чтением его молодых стихов. Это были стихи, впоследствии такие известные, из “Громокипящего кубка”: первая книга И. Северянина, скоро потом вышедшая с интересным сологубовским предисловием».

Несмотря на едкие характеристики творчества Северянина, Гиппиус, как и многие писатели этого круга, с удовольствием слушала северянинскую мелодекламацию, посещая салон Сологуба. «Я очень помню, — писала Гиппиус, — эти вечера в квартире Сологуба. Он, вместе с заботливой, всегда взволнованной А. Н. Чеботаревской, нежно баловал Игоря Северянина. После долгих “поэз” — мы шли весёлой гурьбой в столовую. Нам не подавали, правда, “мороженого из сирени”, но “ананасы в шампанском” — случалось, и уж непременно удивительный ликёр, где-то специально добываемый, — “Creme de violette”».

Однако поэзия Северянина находилась словно бы в стороне от «Великого пути» Зинаиды Гиппиус. Неудивительно, что в связи с выходом книги Игоря Северянина «Громокипящий кубок» она неодобрительно отзывалась о его творчестве, считала его стихи «описательством», где «“ego” и не ночевало», называла поэта «обезьяной Брюсова». Но для Игоря Северянина Гиппиус была замечательным поэтом и строгим критиком на протяжении всей его жизни. В стихотворении «Поэза о поэтессах» (1916) Северянин рассуждал не без иронии: