Среди стольких призраков, сплошных привидений — Вы один были — жизнь: двадцать лет спустя. Ваш словарь, справа и слева шёпот: — не он!

Ваше чтение: справа и слева шёпот: — не поэт!

Вы выросли, Вы стали простым, Вы стали поэтом больших линий и больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто, — природу, — Вы, наконец, разнарядили её...

И вот, конец первого отделения, в котором лучшие строки:

И сосны, мачты будущего флота...

Ведь это и о нас с Вами, о поэтах, — эти строки.

Сонеты. Я не критик и нынче — меньше, чем всегда. Прекрасен Ваш Лермонтов — из-под крыла, прекрасен Брюсов... Прекрасен Есенин, — “благоговейный хулиган” — может, забываю — прекрасна Ваша любовь: поэта — к поэту (ибо множественного числа — нет, всегда — единственное)...

И то те!.. “Соната Шопена”, “Нелли”, “Карета куртизанки” и другие, целая прорвавшаяся плотина... Ваша молодость.

И — последнее. Заброс головы, полузакрытые глаза, дуга усмешки, и — напев, тот самый, тот, ради которого... тот напев — нам — как кость — или как цветок... — Хотели? нате! — в уже встающий — в уже стоящий — разом вставший — зал.

Призраки песен — призракам зала.

Конец февраля 1931 г.».

Не желая писать «примитивно», поэт сознательно экспериментировал со словом, стихом и рифмой. Северянин немало заботился об обновлении поэтического языка. Поэт черпал из городского фольклора и народного говора, «жестокого романса» и чувствительного альбомного стиха, из принаряженного лубка и броской прямоты уличной вывески или плаката. Ему был также интересен язык газет, создавший в значительной мере ту смесь высокого с низким, которой он столь виртуозно пользовался.

В 1919 году началась эмиграция Мережковских, разъединившая прежний круг общения. Вести о Северянине доходили в Париж с опозданием, место литературной критики всё чаще стали занимать воспоминания. Таков сонет Северянина «Еиппиус» (1926).

В связи с публикацией Ееоргием Ивановым мемуарных фрагментов «Китайские тени», которыми Северянин был чрезвычайно недоволен, он упомянул Антона Крайнего в сатире «Парижские Жоржики» из цикла «Шелковистый хлыстик» (1927). Речь шла о Георгии Иванове и Георгии Адамовиче, а также о журнале «Звено», где печатались воспоминания:

Действительно, как отмечал Северянин в статье «Новая простота...», он изумлялся Антону Крайнему, «взявшему под свою авторитетную защиту людей, подобных упомянутому Иванову и находящему их “Воспоминания” “беспретенциозными и очень скромными”».

«Если назвать беспретенциозным, — продолжал Северянин, — глумление над поэтом, несколько иного с Г. Ивановым одарения и содержания, и скромностью — опорочивание памяти девушки, тогда действительно дальше идти уже некуда, и мы, увы, впредь будем в совершенстве осведомлены, какова “новая, послевоенная, простота и скромность — главная черта современных поэтов настоящих...”

И хотя Антон Крайний, восхваляя стихи и мемуары Г. Иванова (в первом случае я даже согласен с уважаемым критиком), и говорит, — между строк, — что я поэт не из настоящих, я позволю себе, опираясь в свою очередь, по примеру А. Крайнего, на долгий мой опыт литературного созерцателя, остаться при особом мнении...»

Но, несмотря на литературные скандалы, отвлекавшие внимание от подлинной поэзии, диалог Зинаиды Гиппиус и Игоря Северянина состоялся прежде всего в их незабытых стихах.

И всё же для Северянина возвращение в провинциальный эстонский посёлок или в озёрную глушь было подчас безрадостным. Здесь он оказывался не только вдали от России, но и от основных центров русской эмиграции — Берлина, Парижа, Праги...

В Болгарию Северянин и Фелисса Круут прибыли 12 ноября 1931 года. На организацию их пребывания и выступлений министерство просвещения выделило пять тысяч левов. Заслуга в том была, безусловно, старого знакомого Северянина Саввы Чукалова, служившего в 1931—1933 годах начальником отдела культуры и фондов министерства в правительстве Народного блока.

Игорь Северянин оказал определённое воздействие на культурную и литературную жизнь Болгарии, на её творческую интеллигенцию. Уже в 1914—1919 годах Северянин был очень популярен. В середине 1920-х годов его имя было хорошо известно в писательских кругах Софии и Пловдива. Его стихи знали болгарские поэты Иван Вазов, Димчо Дебелянов, Людмил Стоянов, Николай Райнов, Христо Ясенов, Николай Хрелков и др.

С интересом был встречен сборник «Громокипящий кубок», стихи заучивали. В библиотеке крупнейшего пролетарского писателя Димитра Полянова был экземпляр «Громокипящего кубка» (1916) с печатью Центрального комитета Болгарской коммунистической партии. Христо Йорданов приводит заметку Стефана Чилингарова: «Йгорь Северянин — один из новейших русских лириков. Он стяжал славу прежде всего как футурист не только в России, где его считали одним из самых видных его представителей, а быть может, главным основателем этой литературной школы, но и вне её. Позднее он, однако, отошёл от футуризма, чтобы занять своё место в неоромантическом направлении русской литературы». Вместе с заметкой было опубликовано стихотворение Северянина «Эхо» (1909) из сборника «Златолира» — первый перевод на болгарский язык, сделан Чилингаровым в 1919 году.

Христо Йорданов приводит комичный случай, когда в газете «Труд», органе социалистической федерации, появилось стихотворение Др. Попова «Първи май». В сущности, это был перевод стихотворения Северянина «Весенний день» (1911). Об этом «литературном воровстве» писал К. Димитров в софийских газетах «Труд» (1930, 1 мая) и «Слово» (1930, 3 июня).

Одним из истинных ценителей творчества Северянина был Савва Константинович Чукалов (1889—1971). С осени 1911-го до лета 1916 года он учился в Петербургской духовной академии, а затем оставался в Петрограде до лета 1918 года. Чукалов посещал поэзоконцерты Северянина, а в 1916 году в литературном обществе «ARS» на Лиговке познакомился с поэтом ближе. Вскоре Чукалов был принят в общество, среди членов которого были друзья Северянина — Борис Богомолов, Борис Правдин, бывали Алексей Ремизов, Георгий Иванов, Изабелла Гриневская, Вадим Баян и др. Здесь вышел первый сборник стихов Чукалова «Сумерки». Автор вспоминал, что, читая гранки книги, Северянин отметил стихотворение «Женщина»: «Я напечатал бы это стихотворение красными буквами».