«Призрачное» как понятие в поэтике Игоря Северянина было связано с мистическим миром Сологуба. Сны и мечтания сближали его с творчеством Лохвицкой. Между этими двумя полюсами находилось «грёзовое царство» Северянина.
Я — царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет...
Душой, созвездия колдующей,
Витаю я среди планет.
Я, интуит с душой мимозовой,
Постиг бессмертия процесс.
В моей стране есть терем грёзовый
Для намагниченных принцесс...
Определяющими чертами поэтической страны Северянина становятся «безразумность» и «грёзовость». Два неологизма образованы поэтом с целью подчеркнуть иррациональность создаваемой утопии, интуитивность её постижения (безразумность — отрицает разум и разумность. Грёзовость, грёзовый — от «грёза» как видение, мираж).
О ты, Миррэлия моя! —
Полустрана, полувиденье!
В тебе лишь ощущаю я
Земли небесное волненье...
Поэт намеревается идти «...в природу, как в обитель / Петь свой осмеянный устав», уйти на милый север, под зеленоглазое небо, от громких улиц к лесам... «Ивановка», Дылицы, Тойла, где часто проводил лето Северянин, становятся его Идеальной Идиллией, источником поэтических образов Миррэлии.
Критик и поэт Дмитрий Крючков обещал читателям: «Спасение придёт — через рукоплескания толпы до Северянина долетит шум клёнов, аромат родимых “Дылиц”, где он создавал свои утренние, очаровательные песни. Сад, зачарованный сад — его царство; его, принца Миррэлии, ждёт покинутый трон, в чаще, в сплетении ветвей и шорохе листьев».
Но Миррэлия — не рай земной, она рождена поэтом в сопротивлении рациональному миру цивилизации, который «мертвее, безнадёжнее могил». Его олицетворением выступает «преступный город — убийца вдохновенья», «порывов светлых, воздуха и грёз». В стихотворении «Carte-postale» (1912) поэт мечтает уехать из Петербурга:
Сегодня я плакал: хотелось сирени, —
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо, и не было денег, —
И нечего было продать...
Гулять же по городу — видеть автобус,
Лицо проститутки, трамвай...
Но это же гадость! Тогда я взял глобус
И, в грёзах, поехал в Китай.
Поэтическое преобразование реального мира в «Миррэлию» нивелировало ценности окружающего, поэтому в поэзии Северянина появляется ирония, травестирование символистских образов. Сологуб видит трагизм действительности и в противовес реальности создаёт иной, эстетический, мир. В творчестве Северянина жизнь многообразно воспета во всех её проявлениях и открытая социальная рефлексия чрезвычайно редка — это стихи о войне («Монументальные моменты», «Револьверы революции»), о судьбе послереволюционной России («Запевка», «Отечества лишённый»), Именно в разгар мировой войны и революции Северянин написал цикл баллад и кэнзелей, вошедших в сборник «Миррэлия». Поэт острее чувствует необходимость в мечте: «Да, не любить тебя нельзя, / Как жизнь, как май, как вдохновенье!» Противостоя внешним обстоятельствам («прозе жизни»), Игорь Северянин сохраняет свой творческий мир: «А потому — Миррэлия — как грёза, — Взамен всех проз!..»
«Кроме звёзд и Миррэлии ничего в мире нет!» — убеждён Северянин. В этой стране невозможна война, «потому что Миррэлия не видна никому...». Но поэт стремится приоткрыть завесу фантазии:
Взнеси, читатель, свой фиал.
То, — возрождённая Эллада,
И не Элладу ль ты искал
В бездревних дебрях Петрограда?
Ну что же: вот тебе награда:
Дарю тебе край светлых фей.
Кто ты, читатель, знать не надо,
А я — миррэльский соловей.
В его стране есть королева Ингрид, её подруга Эльгрина, актриса Балькис Савская — «из древней миррэльской фамилии графской». Поэт признается: «Баллад я раньше не писал». Он обращается к примеру Оскара Уайльда и его «Баллады Редингской тюрьмы», как позже сделает Маяковский в поэме «Про это» (1923).
Жизнь в эмиграции, среди озёр и лесов Эстонии, только усилила разрыв между природным миром, близким Миррэлии, и городским, чуждым поэзии. В стихотворении «Культура! Культура!» (1926) Северянин показывает город как «трактирный зверинец, публичный, — общественный! — дом».
«Король Фокстрот» — этот популярный танец стал для Северянина символом пошлого бескультурья. В письмах Августе Барановой он сетовал: «...офокстротились все слишком. <...> Теперь, когда современная, с позволения сказать, цивилизация воздвигла вертикальную кроватку Shimmi и Fokstrott’a, есть ли людям надобность в чистой лирике и есть ли людям дело до лирических поэтов — как они живут, могут ли вообще жить».
В стихотворении Северянина «Стреноженные плясуны» речь идёт о танцующих чарльстон и презирающих природу — здесь «техникою скорчен век». «Поэты, человечьи соловьи», принуждены умолкнуть при агрессивных звуках механических мелодий, подобно живому соловью при появлении расписного механического соловья в сказке Андерсена.
Скептическое восприятие цивилизации у Северянина в 1920—1930-х годах усилилось. Изменился его взгляд на возможность сохранить свой мир «на планете Земля, для её населенья обширной, / Но такой небольшой созерцающим Землю извне...». Это мудрость, казалось бы, человека космической эры, а не середины 1920-х годов.
Миррэлия становится больше похожа на планету Иронию, о которой Северянин пишет Надежде Тэффи, юмористической писательнице, сестре Мирры Лохвицкой (1925):
Сирень с Иронии, внеся расстройство
В жизнь, обнаружила благое свойство:
Отнять у жизни запах чепухи.
Поэт надеется, что тогда зачахнут «земная пошлость, глупость и грехи», но оживут «людские грёзы, мысли и труды».
Жизненное кредо Северянина, так же как и Сологуба, — созерцатель. Северянин вслед за ним считает, что не в силах изменить исторический ход событий. Оставаясь созерцателями реальности, поэты уходят в свой вымышленный мир — поэзию и прозу, там искусство и культура — всегда и извечно — непреходящие ценности. Однако Игорь Северянин примиряет человека с миром, находит место «иной стране» не в космосе, а в земном пространстве: «Я живу на земле в красоте».
В основу жизнетворчества Игоря Северянина легла эстетическая идея возможности преобразования мира в художественном творчестве, воплощённая Фёдором Сологубом и унаследованная его младшим современником: «Миррэлия! как ты счастлива / В небывшем своём бытии!»
Однако литературная критика не приняла фантастический мир Северянина. В рецензии Романа Гуля говорилось:
«В былые времена bon ton литературной критики требовал бранить Игоря Северянина. Его бранили все, кому было не лень, и часто среди “иголок шартреза” и “шампанского кеглей” в его стихах не замечали подлинной художественности и красоты. А она была; — вспомните: “Это было у моря”, “Быть может от того”, “Хабанера”, “Сказание об Ингрид” и мн. др.
