Как известно, в трагедии «Владимир Маяковский», представленной на сцене петербургского театра «Луна-парк» в декабре 1913 года, есть строки:
Что же, — значит, ничто любовь?
У меня есть Сонечка-сестра!
(на коленях)
Милые! Не лейте кровь!
Дорогие, не надо костра!
Её имя могло остаться и во второй трагедии поэта — четырёхактной поэме «Облако в штанах» (1915). Рассказывают, что в четвёртой части повторялось: «Сонка! Сонка! Сонка!» Позже Маяковский объединил все женские образы поэмы одним символическим именем — Мария.
Не случайно в поэме Маяковский ревниво называл и северянинское нежное имя «Тиана»:
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
Мария!..
Поэт сонеты поёт Тиане,
а я — весь из мяса,
человек весь, тело твоё просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
В северянинском стихотворении «Тиана» драматизм переживания иронически снижен, любовное чувство сочетается с лёгким соблазном:
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплёскивал тысячи душ
И девьих, и женских, — всё то же; к тому ж
Кудесней всех женщин — ликёр из банана!..
Имя Тианы возникло и как отголосок споров между поэтами об отношении к жизни, о понимании любви в дни совместных выступлений в Крыму, в январе 1914 года.
После ссоры Маяковского и Северянина, не желавших уступать лидерство на поэтической сцене, их гастрольные пути разошлись. Отправляясь в Одессу, Северянин вместе с Вадимом Баяном, Виктором Ховиным, Борисом Богомоловым составил собственную концертную программу. Обычно в начале вечера известный критик-интуит Ховин читал доклад о поэзии Северянина, затем артисты исполняли его стихи, а сам поэт выходил к публике в третьем отделении. Но кто поедет в далёкую зимнюю Одессу? Вероятно, поэт просил профессиональную актрису и свою возлюбленную Лидию Рындину принять участие в этом турне. Но пришлось вместо Рындиной призвать неопытную, но деятельную Софью Шамардину.
«Ах, мои принцессы не ревнивы, потому что все они мои», — не без хвастовства писал Северянин в стихотворении «Прогулка короля». Так Сонка, вызванная из Петербурга на юг России, превратилась на время в Эсклармонду Орлеанскую (по имени героини оперы Массне). Во время выступлений в честь Софьи Шамардиной в Екатеринославе была написана одна из самых изящных поэз Игоря Северянина «В коляске Эсклармонды» (1914):
Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды
По липовой аллее, упавшей на курорт,
И в солнышках зелёных лучат волособлонды
Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт.
Мореет: шинам хрустче. Бездумно и бесцельно.
Две раковины-девы впитали океан.
Он плещется десертно, — совсем мускат-люнельно, —
Струится в мозг и в глазы, по-человечьи пьян...
Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь пены блонды!
Нет больше океана, умчавшегося в ту,
Кто носит имя моря и солнца — Эсклармонды,
Кто на земле любезно мне заменил мечту!
Владислав Ходасевич заметил, что «коляска Эсклармонды» — родная сестра знаменитой «каретки куртизанки», самое действие, как и прежде, происходит на курорте. Тут же вспоминаются другие строки из «Кубка»:
Элегантная коляска, в электрическом биеньи...
И т. д.
«Шинам хрустче», — говорит Северянин, и тотчас же вспоминается «хрупот коляски» всё из того же стихотворения, которое ныне перепевает автор. Тут же, — как пишут в афишах кинематографа, — «по желанию публики, ещё только один раз...».
Стихотворение написано в Екатеринославе (с 1926 года — Днепропетровск, с 2016-го — Днепр) во время второго турне Северянина по югу России. Шамардина вспоминала:
«Нашёлся какой-то меценат, который устроил поездку Северянина на юг.
Кусок чёрного шёлка, серебряный шнур, чёрные шёлковые туфли-сандалии были куплены в Гостином дворе. Примерка этого одеяния состоялась в присутствии Северянина и Ховина. “Платье” перед концертом из целого куска накалывалось английскими булавками. И сандалии на босу ногу. Северянин очень торопил выезд, чтоб не помешал Маяковский. Помню, были в Екатеринославе, Мелитополе, Одессе. Читала стихи — что откроется по книге. Вообще было смешно, а под конец стало противно. До и после концертов или бродила по улицам (даже верхом ездила), или сидела в номере одна и думала, что же всё-таки будет дальше».
О своих отношениях с Софьей Шамардиной Северянин рассказал в «Воспоминаниях о Маяковском» и в поэме «Колокола собора чувств». Образ Сонки — «весенней зорьки» — в поэме романтизирован. Поэт не скрывал свою любовь к ней, а в памяти Шамардиной осталась только комната Северянина с «бамбуковыми этажерочками, каким-то будуарным письменным столиком, за которым он бездумно строчил свои стихи».
Софье Шамардиной, помимо «Промелька» (1913), посвящены также стихи «Сердцу девьему» (1913), написанные после их знакомства в Минске, во время турне Северянина и Сологуба.
Сонке
Она мне принесла гвоздику,
Застенчива и молода.
Люблю лесную землянику
В брильянтовые холода.
Рассказывала о концерте
И о столичном том и сём;
Но видел поле в девьем сердце,
Ручьи меж лилий и овсом.
Я знаю вечером за книгой,
Она так ласково взгрустнёт,
Как векше, сердцу скажет: «прыгай!»
И будет воль, и будет гнёт...
С улыбкою сомкнув ресницы,
Припомнит ольхи и родник,
И впишет чёткие страницы
В благоуханный свой дневник.
В феврале 1914 года в Одессе — последнем пункте турне эгофутуристов по югу России было написано стихотворение «Никчёмная» (впервые опубликовано в книге «Ананасы в шампанском»), в котором поэт подвёл итог личным и творческим отношениям с доброй безжалостницей:
Слушай, чуждая мне ближница! обречённая далечница!
Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад!
Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется,
Как орлу — в лазорь сияльную, как теченью — в водопад!
