Ну а наиболее подробный, хотя также едва ли претендующий на какую-либо историческую достоверность рассказ о судьбе заговорщиков содержится в «Истории Российской» В. Н. Татищева. В первой редакции своего труда историк XVIII века ещё не определился, какой из версий отдать предпочтение: «О казни же убийц и заточении жены в монастырь (новая подробность! — А. К.) разногласят, — писал он в примечании к рассказу об убийстве Боголюбского: — одни сказуют, что Михаил, пришед во Владимер, всех казнил; другие сказуют, что Всеволод всех оных убийц повелел переломати кости и в коробех в озеро опустити, а жену Андрееву, по веся на воротех, растрелять и туда же бросил, от того оное озеро Поганое доднесь имянуется»⁴².

Во вторую же, более позднюю редакцию «Истории...» попал совсем другой рассказ, многие детали которого свидетельствуют о его искусственном, чисто книжном происхождении.

Как полагал Татищев, убийцы со своими сообщниками пользовались значительным влиянием в княжестве и после своего преступления. И только когда Михалко Юрьевич утвердился на княжеском столе, да и то не сразу, он решился наказать их. Но сделать это было непросто, и князю пришлось пойти на хитрость. Заключив мир с Глебом Рязанским, он отправился во Владимир, взяв с собой вдову Андрея, «якобы для лучшего ея покоя», и «Кучковых», по-прежнему пребывавших при власти. Созвав на другой день совет с участием «всех бояр, не выключая и самых тех убийцев», Михалко стал держать речь (разумеется, вымышленную самим Татищевым):

— Вы хвалите меня и благодарите за то, что я волости и доходы, по смерти Андреевой от монастырей и церквей отнятые, возвратил и обиженных оборонил, — обратился он к собравшимся. — Но ведаете, что оные доходы церквям Андрей, брат мой, дал, а не я. Да ему вы никоей чести и благодарения не изъявили и мне не упоминаете, чтоб вашему князю, а моему старейшему брату по смерти честь кую воздать...

Решили, будто Михаил намеревается установить вечное церковное поминовение брату. Против этого никто не возражал, и потому все согласились с князем:

— Что тебе угодно, то и мы все желаем, и готовы исполнять без отрицания, и совершенно знаем, что он (Андрей. — А. К.) по его многим добрым делам достоин вечной памяти и хвалы.

Но Михаил помышлял совсем о другом.

— Ахце он неправильно убит, то тако право убийцам не мстите? — неожиданно спросил он у толпы. — Аще же правильно, как многие о нём говорят, то он недостоин похвалы и благодарения.

Собравшиеся — кто «по правде», а кто «за стыд и нехотя» — отвечали, что да, Андрей Юрьевич «воистину убит неправо». Услышав это, Михалко повелел тут же схватить главных убийц — благо слуги его были уже наготове. А затем велел привести на суд и княгиню, «где, яко дело известное, недолго испытав, осудили всех на смерть». Главарей заговора, «Кучковых» и Анбала, велено было, прежде повесив, расстрелять из луков, а пятнадцати другим заговорщикам отрубили головы. Что же касается вдовы Андрея, то её, «зашив в короб с камением, в озеро пустили, и все тела прочих за нею побросали» (как видим, эта версия отличается от предыдущих, где зашивают в «коробы» главных убийц, а вдову Андрея, напротив, расстреливают из луков). Имущество же преступников князь повелел раздать «тем, которые от них обижены, а паче вдовам и сиротам побитых, достальное на церкви и убогим»; сам же не прикоснулся ни к чему, заявив, «яко сие грабленное осквернит сокровище моё». «Прочим всем бывшим противником вину отпустил и сим себе велику похвалу у всех приобрёл»⁴³.

Можно ли отыскать хоть какое-то зерно истины в этих легендах? Трудно сказать: всё же они несут на себе слишком отчётливый фольклорный, а отчасти и книжный отпечаток. Впрочем, особая жестокость убийства князя Андрея, равно как и изощрённость казни его убийц могли, наверное, отложиться в памяти поколений.

Но гадать не имеет смысла. Ныне в нашем распоряжении имеется ещё одно свидетельство на сей счёт, и оно позволяет сделать более или менее определённые выводы. Я имею в виду уже цитированную выше надпись-граффити, обнаруженную на стене Спасского собора города Переславля-Залесского. Напомню: в ней перечислены имена убийц Андрея Боголюбского (перечень, к сожалению, читается не полностью). «Си суть убийцы великого князя Андрея, да будут прокляты»; «овому вечная память, а сим вечная мука...» — эти слова свидетельствуют о том, что казнь их уже свершилась и убийцы князя обречены на вечные, адовы муки.

Но почему надпись сделана на стене именно Переяславского храма? Высказывалось предположение, что текст церковного проклятия был разослан по всем главным городам Ростово-Суздальской епархии — дабы его воспроизвели на стенах всех главных городских соборов⁴⁴. Но в том-то и дело, что Переяславль был не просто одним из главных городов княжества, но — на короткое время — стал его второй столицей, городом, где княжил брат Михалка Всеволод! Соответственно, факт появления здесь надписи может свидетельствовать, во-первых, о том, что казнь убийц великого князя состоялась тогда, когда в Переяславле сидел на княжении Всеволод, то есть до смерти Михалка Юрьевича, а во-вторых, о том, что Всеволод вместе с братом участвовал в казни злодеев. А это в той или иной степени подтверждает обе содержащиеся в поздних источниках версии — о мести за Андрея и Михалка, и Всеволода. «Месть», конечно же, была одна, но вот приложили к ней руку, судя по всему, оба брата. Что естественно — они и в других случаях действовали сообща.

Двадцать казнённых злодеев — цифра большая для того времени. К тому же люди эти, по всей вероятности, пользовались немалым авторитетом в княжестве. Так разом, в один момент, оказался разгромлен центр возможной оппозиции княжеской власти. И если для самого Михалка Юрьевича это уже не имело значения — дни его были сочтены, то для его преемника на владимирском столе имело, и очень большое.

Князь Михалко Юрьевич умер в ночь с 19 на 20 июня 1176 года⁴⁵. Случилось это в Городце на Волге (или Радилове Городце, как по-другому называли этот город) — довольно далеко от Владимира, на крайнем восточном рубеже Владимиро-Суздальской земли. Какие заботы занесли туда смертельно больного князя, летопись не объясняет (уж не готовил ли он поход на волжских болгар, как иногда полагают?). Но именно там, в Городце, с ним случился очередной удар, оправиться от которого князю уже было не суждено. Тело его спешно привезли во Владимир и похоронили во владимирском Успенском соборе — там же, где был похоронен его старший брат Андрей. «Благоверным и христолюбивым» назвал князя автор летописной записи о его кончине — именно так воспринимали умершего современники, в том числе, конечно же, и Всеволод[12].

Теперь Всеволод оставался единственным из сыновей Юрия Долгорукого, старшим в своём роду — не по возрасту, но по династическому счёту. А значит, единственным законным наследником отца и братьев — во всяком случае, сам он был в этом твёрдо уверен. Договорённость с Михалком на этот счёт у них, несомненно, существовала, да и во Владимире его видели единственно возможным преемником умершего брата. Вспоминали при этом и о давнем крестном целовании Юрию Долгорукому на его меньших детях. Но более всего владимирских «мужей» страшила перспектива восстановления власти Ростиславичей. Вновь перед ними замаячила угроза превращения Владимира в «пригород» Ростова и Суздаля, а потому владимирцы действовали быстро, без раздумий. Всеволод, судя по указанию ряда летописей, к моменту смерти брата находился в Переяславле⁴⁷, откуда и поспешил во Владимир. «Владимирцы же, помянув Бога и крестное целование великому князю Юрию, вышли пред Золотые ворота и целовали крест Всеволоду князю, брату Михалкову, и на детях его, |и] посадили его на отчем и деднем столе во Владимире»⁴⁸.

(В этой летописной записи более всего обращают на себя внимание слова о детях Всеволода. Известно, что первыми у них с Марией рождались девочки; старший же из сыновей, Константин, появился на свет лишь в 1185 году. Представительницы женской части княжеского семейства, естественно, не могли приниматься в расчёт, когда речь шла о наследовании власти. Так что же, получается — если исключить возможность рождения у Всеволода неких не известных по летописи старших сыновей, которые очень рано, ещё в младенчестве, умирали, — что владимирские «мужи» имели в виду тех сыновей князя, которые только должны были родиться в будущем? Неужели, не желая даже помыслить о переходе княжения в руки Ростиславичей, они давали, так сказать, «крестное целование вперёд», обещая хранить верность Всеволодову потомству, буде такое появится?⁴⁹ Или интересующие нас слова представляют собой добавление летописца, сделанное уже после того, как у Всеволода Юрьевича появились сыновья? Но оснований считать так у нас нет: слова эти присутствуют во всех списках Лаврентьевской летописи. Думаю, однако, что ни то ни другое предположение здесь не требуется и искомое «...и на детях его» относится не к Всеволоду, а к его отцу Юрию Долгорукому, но лишь поставлено не на место: «Владимирцы же, помянув... крестное целование великому князю Юрию... и на детях его...».