Вновь многочисленное новгородское посольство, подчиняясь требованию князя, отправилось во Владимир; здесь были и новгородский архиепископ Мартирий, и тот же посадник Мирошка Несдинич, и бывший (и будущий) посадник Михалко Степанович, представитель другого новгородского боярского клана, и прочие «вятшие мужи» — словом, действительно, «весь Новгород». По дороге, на озере Селигер, 24 августа владыка Мартирий преставился; его тело отвезли в Новгород и положили в притворе собора Святой Софии. Остальные (суздальский летописец называет их «Мирошкиной чадью») вынуждены были продолжить свой путь: «Той же осенью пришли новгородцы, лепшие мужи, Мирошкина чадь, к великому князю Всеволоду с поклоном и с мольбою всего Новгорода, рекуще:

— Ты — господин, князь великий Всеволод Юрьевич![24] Просим у тебя сына княжить Новгороду, зане тебе отчина и дедина Новгород!

Князь же великий, сдумав с дружиною своею и утвердив их крестом честным на всей своей воле, дал им сына своего Святослава»¹¹².

Князя-ребёнка (даже ещё не отрока!) благословил епископ Иоанн, и 12 декабря Святослав отправился в путь — конечно, не сам, но в сопровождении своих «дядек»-наставников и Всеволодовых «мужей». «Братья же проводили его с честью», — продолжает суздальский летописец, перечисляя княжичей, сыновей Всеволода, которые постепенно выступали на передний план в межкняжеских делах, — четырнадцатилетний Константин, одиннадцатилетний Юрий, девятилетний Ярослав, шестилетний Владимир.

1 января 1200 года Святослав прибыл в Новгород. «И посадили его на столе в Святой Софии, и обрадовался весь Новгород».

Так осуществлённая Всеволодом рокировка на новгородском столе привела к тому, что и Великий Новгород вынужден был признать себя «отчиной» и «дединой» владимирского «самодержца», пребывающей «во всей его воле».

Как оказалось — не навсегда.

10 января 1197 года во Владимир из греческой Солуни были принесены реликвии, почитаемые во всём христианском мире: «доска гробная» — мироточивая икона с гробницы святого Димитрия Солунского («из нея же миро идеть», как писал о ней один из летописцев), и «сорочка» святого — часть одеяния, в котором мученик был пронзён копьями в начале IV столетия¹¹³. Это событие стало знаковым в истории Владимиро-Суздальской Руси.

Всеволод Юрьевич, несомненно, горячо почитал своего небесного покровителя. Мы уже говорили о том, что во время вынужденного пребывания в Византии он, вероятно, посещал Солунь и молился у гроба святого. Пострадавший за проповедь христианской веры при римском императоре Максимиане, заточённый в темницу и убитый там «копийным прободением», святой Димитрий был похоронен в этом городе, однако собственно мощей его не существовало (или же они были недоступны верующим): чтились прежде всего частицы одеяний святого, пропитанные его кровью, а также источаемое от гробницы миро, которое расходилось по другим христианским странам. Мироточение было настолько обильным, что это казалось невероятным многочисленным паломникам, посещавшим Солунь, а в их рассказах приобретало уже эпические, можно даже сказать, сказочные масштабы[25]. От источаемого мира происходили многочисленные чудеса и исцеления; кроме того, святой почитался как защитник «Селуньского града» от «поганых», о чём тоже повествовалось в его Житии, весьма популярном на Руси.

Солунские реликвии широко расходились по всему христианскому миру. (Даже после того, или особенно после того, как в августе 1185 года Солунь была разграблена норманнами сицилийского короля Вильгельма II. Тогда часть реликвий оказалась в Болгарии; вскоре, впрочем, император Исаак II сумел вернуть их обратно¹¹⁵.) В представлении православных людей часть святыни обладает всей полнотой святости, которой обладает святыня в целом. Перенесение во Владимир на Клязьме реликвий святого Димитрия ставило стольный город князя Всеволода Юрьевича под защиту и покровительство этого святого, превращало Владимир в своего рода «новый Селунь». Происходившее от «доски гробной» мироточение становилось источником чудес и исцелений теперь уже на Руси: как сообщает летописец, принесённая князем «доска гробная» непрестанно источала «мюро» «на здравье немощным».

Считается, что эта «доска гробная» впоследствии была перенесена в Москву¹¹⁶. Она сохранилась до наших дней в местном ряду иконостаса Успенского собора Московского Кремля. Точнее сказать, сохранилась именно доска (пропорции которой, по оценке искусствоведов, характерны для византийских икон X—XII веков), но вот изображение на ней — уже Нового времени. Согласно надписи, читающейся на иконе, она была перенесена в Москву в 1380 году, при князе Дмитрии Ивановиче Донском, а «обновлён сей святый образ» в 1701 году мастером Кириллом Улановым — и хотя «по древнему начертанию», но, конечно, уже в манере, свойственной Петровскому времени¹¹⁷.

До наших дней дошёл и серебряный позолоченный ковчежец: реликварий святого Димитрия Солунского — «верный образ кивория копьепронзённого мученика Димитрия», то есть точная модель того кивория Солунского храма, в котором располагалась мироточивая гробница. Это работа греческих мастеров, выполненная по заказу некоего вельможи Иоанна «из рода Автореанов» при императоре Константине X Дуке (1059—1067)¹¹⁸. На Русь, во Владимир, святыня попала, по-видимому, тоже при князе Всеволоде Юрьевиче; можно предположить, что именно она предназначалась для хранения упомянутой летописцем «сорочки» святого — ведь едва ли этот драгоценный фрагмент ткани занимал много места.

Обе принесённые из Солуни святыни были положены в церкви Святого Димитрия, возведённой зодчими Всеволода Юрьевича во Владимире на его княжеском дворе. Церковь эта, посвящённая небесному покровителю владимирского князя, была домовой для него и, по-видимому, соединялась с его собственным дворцом не сохранившимися до настоящего времени переходами — подобно тому, как это было в Спасском соборе Переяславля-Залесского и Боголюбовской церкви. Точная дата строительства Дмитриевской церкви в летописях не обозначена; в посмертной же похвале князю Всеволоду сказано лишь о том, что он «созда церковь прекрасну на дворе своём святаго мученика Дмитрия и украси ю дивно иконами и писаньем (фресками? — А. К.)...» (или, в другом варианте похвалы: «Постави же церковь... чюдну, камень той около всея церкви резан, и верх ея позлати»¹¹⁹;) и далее о том, что он поставил в той церкви упомянутую «доску гробную» и «сорочку того же мученика ту же положи». Следовательно, к 1197 году церковь уже существовала; вероятно, перенесение солунских святынь и было приурочено к её освящению¹²⁰.

Этот удивительный храм из белого камня и поныне украшает Владимир. Частично уцелели и фрески XII века. Но главной примечательностью Дмитриевского собора, вызывающей восхищение как специалистов-искусствоведов, так и многочисленных туристов и любителей старины, является великолепная каменная резьба, покрывающая верхний ярус стен, барабан и арки порталов.

Как отмечают специалисты, скульптурное убранство собора «принадлежит к уникальным явлениям мировой художественной культуры»¹²¹. Всего на фасадах собора насчитывают свыше тысячи резных камней (правда, не все они относятся к XII веку; часть была заменена позднее) — сюжеты на них самые разнообразные: здесь и фигуры библейских праотцев и святых мучеников (в том числе первых русских святых Бориса и Глеба), и мифические и реальные звери и птицы, и растительный орнамент. Богатство необыкновенное; оно поражает и завораживает, и разобраться в нём очень непросто. («В наружном его виде, — писал о соборе в середине позапрошлого века исследователь владимирских древностей Василий Иванович Доброхотов, — с первого взгляда... замечается что-то таинственное, загадочное, ибо от половины до самого верха нет камня, на котором не было бы нарезано изображений ангелов, людей, львов, грифонов и других иероглифов... Но когда всмотришься в изображения, объясняется, что всё это знаменует слова Давида, по которым всякое дыхание должно славословить Творца неба и земли» (см. Пс. 150: 6)¹²².) И именно библейский царь Давид, к трону которого собирается вся тварь небесная и земная, занимает в рельефах собора центральное место. Изображённый по меньшей мере трижды, он олицетворяет собой и божественный порядок, установленный во вселенной, и полноту власти христианского правителя, каковым был строитель собора князь Всеволод Юрьевич — «новый царь Давид» Владимирской Руси.