Убийцы князя и не пытались скрыться и, кажется, даже кичились содеянным. Обвинять их никто не спешил. Из летописного рассказа следует, что сразу же после убийства заговорщики начали «совокупите», то есть собирать, «дружину» — вероятно, желая навести хоть какой-то порядок в городе и обезопасить себя на будущее, а заодно предотвратить возможное нападение из соседнего Владимира. И местные «мужи» поддержали их («скупиша полк»); владимирцам же было предложено действовать заодно. «Что помышляете на нас? — передавали из Боголюбова во Владимир. — А хочем ся с вами коньчати (то есть заключить договор, «докончание». — А. К.), не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в той же думе!» Иными словами, заговорщики хотели представить всё так, будто они действовали в интересах всего «общества», включавшего в себя граждан не одного только Боголюбова, но и Владимира, претворяли в жизнь некий совместный с ними замысел. Владимирцы присоединяться к ним отказались. Но и выступить против или хотя бы осудить их не захотели, предоставив каждому действовать так, как он посчитает нужным. «И разиидошася, и вьлегоша грабить, страшно зрети», — констатирует автор летописной повести об убийстве князя. «И велик мятеж бысть в земли той и велика беда, и множьство паде голов, яко и числа нету», — вторит ему новгородский летописец.
Не станем рассуждать сейчас о том, как такое вообще могло случиться и почему в первые дни после убийства никто, кроме киянина Кузьмы, не заступился за убитого князя и не выступил хоть с какими-нибудь словами осуждения в адрес убийц, — на эту тему уже много было написано, в том числе и автором этих строк в книге, посвящённой князю Андрею Боголюбскому. Скажем лучше о том, что погромы продолжались во Владимире и округе в течение нескольких дней, пока, наконец, владимирскому духовенству не удалось успокоить народ. И зримым выражением наступившего социального примирения — пускай и хрупкого и временного — стало перенесение тела убитого князя из Боголюбова во Владимир. Причём те самые люди, которые зверствовали в княжеском дворце и на улицах города, восторженно встречали теперь процессию с телом князя. О прежней неприязни к нему как будто забыли, и столь нелюбимый князь вновь воспринимался всеми как достойный восхваления правитель, более того — как истинный мученик и едва ли не святой. Со смертью правителя ход времён словно бы останавливался — после же его погребения начинался новый отсчёт, и всё возвращалось «на круги своя», по слову Екклесиаста. Спустя всего пять или шесть дней после убийства, 4-го или 5 июля, тело князя «со честью и с плачем великим» было привезено во Владимир и положено в основанном и украшенном им же Успенском соборе. «И тако плакася по нём весь град», — пишет летописец, словно забывая о том, что он писал ранее и что предшествовало этому горестному плачу.
Это не внутреннее противоречие источника и не попытка летописца выдать желаемое за действительное, написать заведомую неправду. Это противоречие самого средневекового общества, в котором правитель, князь, выступает одновременно в двух ипостасях — как сакральный носитель власти, олицетворяющий собой порядок и «нормальное», освящённое обычаем течение жизни, с одной стороны, и как реальный властитель, своими действиями способный вызывать у подданных отторжение и ненависть, — с другой. Князь умер — и вакуум власти тут же заполнился безвластием и вседозволенностью. «...Всякая государственность мгновенно распадается при смерти одного-единственного человека, и общество оказывается ввергнутым (по крайней мере дня на три) назад в гоббсовское “естественное состояние” (то есть в состояние хаоса. — А. К.)», — пишет современный исследователь, имея в виду отнюдь не только события в Боголюбове (но и их тоже!) и приводя многочисленные примеры из истории разных традиционных обществ. При этом «сама погребальная служба предстаёт как своего рода завершение анархического периода... и начало восстановления порядка. Так было и в случае с Андреем Боголюбским...»5.
Впрочем, настоящее восстановление порядка пока что оставалось делом отдалённого будущего. Когда Всеволод вместе с братом Михаилом появится в Суздальской земле, тело Андрея Боголюбского уже будет покоиться под сводами Владимирского собора. Но спокойствия и порядка ещё очень долго не будет ни во Владимире, ни в других городах княжества. Ибо трагическая смерть князя Андрея и погромы в Боголюбове и Владимире стали лишь началом того глубочайшего кризиса, в пучину которого на несколько лет погрузилась Владимиро-Суздальская Русь.
Дядья и племянники
Итак, все четыре князя, участники будущей войны за Владимир — Михалко и Всеволод Юрьевичи и Мстислав и Ярополк Ростиславичи, — к моменту гибели Андрея Боголюбского находились в Чернигове. Племянники были заметно старше своих дядьёв, однако по общепринятому династическому счёту уступали им первенство. Старший из Юрьевичей, Михалко, и старший из Ростиславичей, Мстислав, ещё недавно владели самостоятельными уделами, то есть считались полноценными князьями; трое из чё тырёх князей были женаты, а у Михалка и Мстислава имелись и сыновья. Младшие князья, Всеволод и Ярополк, прежде находились на положении «подручников» у старших, но оба тоже успели проявить себя на княжеском поприще, в войне. Все четверо привыкли действовать заодно друг с другом, хотя полного доверия между ними не существовало. Вспомним, что в недавней войне на юге все четверо выступали на одной стороне, да и исход войны оказался для всех одинаков. Однако по ходу войны судьбы князей складывались по-разному. Так, Всеволод и Ярополк вместе оказались в плену — но Михалко, заключив мир со смоленскими Ростиславичами, сумел вызволить из плена лишь брата; племянник же остался в заточении и получил свободу позднее, при неясных для нас обстоятельствах. И Михалко, и Мстислав равно потерпели поражение от Ростиславичей — но за первым остался его город и волость его даже была увеличена; когда же Мстислав, потерявший всё, пришёл к нему просить убежище, Михалко отказал ему. Такие вещи, конечно же, не забываются.
Ещё важнее другое. Противоречия между дядьями и племянниками — вообще одна из «вечных» и «больных» тем в истории древней Руси. Ещё знаменитое завещание киевского князя Ярослава Мудрого не принимало в расчёт его старших внуков — сыновей умершего при его жизни старшего сына Владимира, — и тем, равно как и их сыновьям, правнукам Ярослава, пришлось с оружием в руках, в ходе долгих войн добиваться от дядьёв признания своих прав и выделения им городов для княжения. Нечто подобное повторялось потом из поколения в поколение. Вот и сыновья первенца Юрия Долгорукого, рано умершего князя Ростислава Юрьевича, должны были сами позаботиться о том, чтобы их интересы были соблюдены и чтобы они не остались князьями-изгоями, лишёнными «причастия», то есть своей доли власти в Северо-Восточной Руси. Противоречия между Юрьевичами и Ростиславичами пока что носили скрытый характер — но неизбежно и очень скоро должны были вырваться наружу.
Между тем судьба осиротевшего княжества решалась во Владимире, где собрались представители всех главных городов Суздальской земли. «Уведали же смерть княжию ростовцы, и суздальцы, и переяславцы, и вся дружина от мала и до велика съехалась во Владимир», — свидетельствует летописец6. Так практически сразу после смерти князя вече вновь обрело силу и значение, утерянные им в годы княжения Андрея Боголюбского. Именно вече — в соответствии со старым, уходящим в прошлое, но пока ещё действующим обычаем — и должно было избрать нового князя на освободившийся княжеский стол. Примечательно, что хотя вече и собралось во Владимире, первыми среди его участников летописец называет ростовцев — очевидно, они и заправляли на вече. Не забудем, что именно ростовцы более других были недовольны умалением роли и значения своего города при Андрее. После смерти князя они должны были напомнить всем, что именно их город — «старейший» и первенствующий в княжестве.
