Но на это потребовалось время. По свидетельству летописца, галичане ждали Ярослава Всеволодовича две недели. (Обычный путь из Южного Переяславля до Галича занимал четыре-пять дней, не больше.) А за эти две недели ситуация кардинально поменялась.

Когда венгерское войско ушло за Карпаты, галичане «убояшася полков русских — еда возвратятся на них опять, а князя у них нету», и решили «отаи» (тайно) послать за старшим из князей Игоревичей Владимиром — приглашая теперь уже его на княжеский стол, благо черниговское войско стояло недалеко от Галича. Инициаторами этого приглашения стали вернувшиеся в Галич из изгнания и очень влиятельные в городе бояре «Кормильчичи»¹⁷⁰ — судя по отчеству, сыновья бывшего «кормильца», «дядьки»-воспитателя князя Владимира Ярославича (именно глава этого клана, Владислав Кормильчич, спустя несколько лет и будет самочинно претендовать на княжеский стол). Игоревич ни с кем советоваться не стал. Утаившись от других черниговских князей, он «погнал» в Галич и успел вступить в город раньше юного Ярослава. По словам суздальского летописца, Всеволодов сын тоже «гнал» из Переяславля к Галичу (после того, как получил добро от отца?), но, узнав, что Владимир Игоревич въехал в город за три дня до него, раздосадованный возвратился обратно в свой Переяславль.

Кто знает, может быть, и к лучшему. Ибо Ярослав оказался избавлен от многих ужасов Галицкой войны — в отличие от его более удачливых — как казалось тогда! — соперников, князей Игоревичей (а за Владимиром в Галицкую землю проследуют и его братья). Однако неудачная попытка Ярослава вмешаться в галицкие дела и занять галицкий стол не пройдёт бесследно и будет иметь весьма негативные последствия — как для него самого, так и для его отца, великого князя Всеволода Юрьевича.

Долголетие правителя во все времена было фактором, существенно влияющим на политическую жизнь страны. Длительное нахождение у власти одного и того же лица — это прежде всего стабильность, отсутствие крутых поворотов в жизни общества, а если говорить об обществе средневековом, то в первую очередь отсутствие войн и междоусобиц, которыми чревата борьба за власть между наследниками усопшего государя.

Если не считать короткого периода смуты 1174—1176 годов, то за сто с лишним лет существования Суздальского, а затем Владимиро-Суздальского княжества, с 1108 по 1212 год, в нём находились у власти лишь три правителя: Юрий Долгорукий и двое его сыновей — Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо. Не в последнюю очередь благодаря этому обстоятельству княжество развивалось столь поступательно и динамично.

Дольше всех из троих находился у власти Юрий. Но Суздальская земля была для него лишь базой, необходимой для борьбы за киевский стол, и он относился к ней соответственно, будучи готов отказаться от неё и передать — сначала кому-то из других князей, а потом младшим своим сыновьям. В отличие от Андрея и Всеволода, связавших с княжеством все свои помыслы и всю свою жизнь. Андрей княжил здесь семнадцать лет без нескольких дней. Всеволод же — почти тридцать шесть лет. И именно годы его княжения с полным на то основанием называют «золотым веком» Владимиро-Суздальской Руси.

Конечно же, в длительном пребывании у власти одного и того же лица есть и отрицательные стороны — то, что в новейшие времена получило название застоя. С годами накапливается усталость, а чувство реальности и то, что называется политическим чутьём, напротив, притупляются. Приобретённый правителем колоссальный опыт оборачивается косностью, нежеланием принимать меняющиеся правила игры, уверенностью в том, что всё, что делалось прежде и делается теперь, — единственно возможный алгоритм действий. На политической сцене появляются новые игроки, новые политики; маститый же лидер привык к старым, и перестроиться ему сложно... Нечто подобное мы увидим и в биографии князя Всеволода Юрьевича.

Пожалуй, можно даже назвать некий условный рубеж, за которым биография князя начинает идти «по нисходящей». Рубеж этот — смерть его первой жены, княгини Марии.

1 марта 1205 года пятидесятилетний Всеволод провожал на княжение в Новгород своего старшего, двадцатилетнего сына Константина. А уже на следующий день, 2-го числа, в среду второй недели Великого поста, во Владимире состоялось пострижение в монахини жены Всеволода, княгини Марии Шварновны¹.

Мы уже говорили об этой необыкновенной женщине. Не считая дочерей, она принесла мужу восьмерых сыновей, шестеро из которых выжили и стали взрослыми. Но после рождения восьмого, Ивана, в августе 1197 года, княгиня заболела; очевидно, это стало следствием тяжёлых или неудачных родов. По словам летописца, княгиня лежала в немощи восемь лет (или, по-другому, семь лет), до самой смерти². Но — удивительное дело: даже прикованная к постели, она сохранила свой громадный авторитет в княжеском семействе, осталась верной помощницей для мужа и незаменимой наставницей для своих взрослеющих сыновей, а потом и их юных жён, своих невесток[28]. За всё отведённое ей в болезни время княгиня «ничто же хулна слова изъглагола», — свидетельствовал о ней летописец. На собственные средства она выкупила часть земли в граде Владимире и «притяжа и церкви на строение гробу своему» — то есть предназначила для создания монастыря и церкви, в которой желала быть похороненной. Монастырь, основанный ею, так и стали называть: Княгининым. 15 июля 1199 года, «на память святаго мученика Кюрика и Улиты» (а мы ещё добавим от себя: и святого Владимира, Крестителя Руси), князь Всеволод Юрьевич, исполняя волю супруги, заложил каменную церковь во имя Успения Богородицы «в манастыри княгиниине». Строили храм более двух лет: 9 сентября 1201 года епископ Иоанн в присутствии самого Всеволода и его сыновей Константина, Юрия и Владимира освятил Успенскую церковь, «юже созда любовью правоверная княгини великая в своём манастыри». Украшена церковь была иконами и росписями («писанием доброизвестно», по выражению одного из летописцев) — опять-таки на личные средства княгини⁵.

О монастыре и о церкви, ставшей усыпальницей для женской части княжеского семейства, мы тоже уже говорили на страницах книги. И церковь, и монастырь — обновлённые в XVI веке — существуют и по сей день, являясь одним из центров притяжения для многочисленных гостей города Владимира. В этом-то «своём» монастыре княгиня и приняла монашеский постриг — с именем Мария, тем же, что носила в миру⁶.

Её провожали в монастырь, как провожают в последний путь, навсегда прощаясь с близким и дорогим человеком. И более других плакал и сокрушался о своей «подружии» князь Всеволод Юрьевич:

«И проводил ю великий князь Всеволод сам со слезами многими до монастыря Святыя Богородица, и сын его Георгий, и дши его Всеслава Ростиславляя (жена черниговского князя Ростислава Ярославича. — А. К.), иже бе приехала ко отцю и матери своей... («яже бе приехала немощи ея видети, матере своей», — разъясняет один из летописцев. — А. К.). И бысть епископ Иоанн, и Симон игумен, отець е[й] духовный, и инии игумени, и черници вси, и бояре вси, и боярыни, и черници изо всех монастырев, и горожане вси; проводиша ю со слезами многими до монастыря, зане бяше до всех пре[и]злиха добра благоверная княгини Всеволожая...»⁷

А далее — восторженная похвала княгине — её несравненным душевным качествам и милосердию, сравнимому с милосердием и нищелюбием прежних русских князей: «...бяше бо и нищелюбица и страннолюбица: печалныа, и нужныя, и больныя — тех всех утешаше и подаваше им требование».

На проводах княгини в монастырь отсутствовал старший сын Константин, которого летописи называют любимым её сыном. Очевидно, он попрощался с матерью днём раньше, накануне своего отъезда в Новгород. Из летописей известно, что братья провожали его «с честью великою до рекы Шедашкы», или Содышки, как теперь называется эта речка, правый приток реки Рпень, притока Клязьмы (ныне она протекает по северо-западной окраине города Владимира). Как полагали в XIX веке, именно здесь, на Шедашке, находился загородный дворец княгини Марии Шварновны, где она и провела последние годы жизни и откуда отправилась в свой последний путь в Успенский монастырь (свидетельством тому являются будто бы названия деревни Марьино, существовавшей ещё в XVII столетии, и расположенной рядом с ней Марьиной рощи — аргументы, впрочем, довольно слабые)⁸. Если так, то, возможно, здесь же княгиня и произнесла своё последнее «наказание» — наставление сыновьям, текст которого был включён в некоторые летописи, в том числе в ныне утраченную пергаменную Троицкую начала XV века, выдержки из которой приведены в «Истории государства Российского» первого нашего историографа Николая Михайловича Карамзина, а полный текст реконструирован историком Михаилом Дмитриевичем Присёлковым. «Наказание» это, очевидно, имеет литературное происхождение — достаточно сказать, что в своей основной части оно дословно воспроизводит знаменитое завещание Ярослава Мудрого своим сыновьям (аналогия тем более уместная, что сыновья Всеволода и Марии, подобно сыновьям Ярослава Мудрого, родились все в одном браке).