В числе обычных княжеских добродетелей средневековые авторы нередко называли заботу об узниках. Ко Всеволоду это, по-видимому, не относилось. В отличие от его супруги Марии, об исключительном милосердии которой тоже повествуют летописи — и, пожалуй, в более сильных выражениях, нежели о самом князе. И вообще, если приглядеться, то можно заметить, что часть тех добродетелей, которые традиционно считались княжескими, была присуща ей, княгине, — и мы ещё будем говорить об этом. Пока же скажем о том, что именно она, по словам одного из летописцев, была подлинной защитницей сирых и обездоленных в княжестве: убогим — кормилица, печальным — заступница, томящимся в темницах (в оригинале: «темничиим») — избавление, окованным — разрешение (от оков), нагим — одеяние, болящим — посещение: такой выглядела она в глазах своих подданных¹⁴⁴. Между прочим, читая эти летописные строки, нельзя не подивиться обилию «печальных», «темничиих» и «окованных» в княжение благочестивого и милосердного князя Всеволода. И всё же князь — пускай и руками своей ещё более благочестивой и милосердной супруги — находил возможность хоть как-то облегчать их участь.

«С добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меншего лишён будеть» — эти слова того же Даниила были актуальны для Ярослава Владимировича, не раз терявшего и новгородский, и другие княжеские столы. К Всеволоду Юрьевичу это явно не относилось. Он так прочно сидел на «высоком столе» града Владимира, что не нуждался в подсказках — тем более от доморощенного философа-стихоплёта. Но окружать себя «думцами» ему приходилось в любом случае, и принимать решения после совета с ними — тоже.

К боярам и «думцам», которые находились рядом с ним, Всеволод, по-видимому, относился с известной осторожностью — может быть, памятуя о трагической участи своего старшего брата Андрея. Летописи называют по именам многих его бояр, но — за единственным исключением — все они упомянуты по одному разу; да и единственный названный дважды — тысяцкий Михаил Борисович — в обоих случаях исполнял дипломатические функции, общаясь не столько со Всеволодом, сколько с чужими князьями. Людей, подобных, например, воеводе Борису Жидиславичу при Андрее Боголюбе ком¹⁴⁵, у Всеволода не было, тем более что он, в отличие от того же Андрея, сам водил войско в поход. Но не было и таких, как ясин Анбал или братья Кучковичи, которым всецело доверял его старший брат. Иными словами, летописи не дают оснований полагать, что Всеволод Юрьевич кого-то особенно приближал к себе.

Но тем тяжелее давило на него бремя столь долгого пребывания у власти. Ибо он один отвечал за судьбы вверенной ему державы, и разделить эту ношу ему было не с кем. Отвечать же за всё князю предстояло не перед людьми, но перед Богом — именно так понимали существо своей власти все Рюриковичи без исключения. И князь правил своей землёй так, как считал нужным, по-своему заботясь о слабых и ограничивая произвол сильных, удерживая в темницах тех, кто, по его мнению, заслуживал того, представляя угрозу его земле и его власти.

И, конечно же, строил церкви. Мы уже достаточно говорили о церковно-строительной деятельности князя Всеволода Юрьевича, которая составляла важнейшую, может быть даже главнейшую, сторону его княжения. И в этом отношении он тоже явился прямым продолжателем своих великих предшественников — и деда Владимира, и отца Юрия, и брата Андрея, чьими усилиями Владимир-Залесский был украшен как, может быть, никакой другой город Руси, включая даже древний Киев, с которым прямо сопоставлялся город на Клязьме.

Но Всеволоду приходилось труднее, чем его предшественникам, и груз ответственности за судьбы Православия давил на него сильнее, чем на них. Ибо не будем забывать о том, что именно в годы его княжения произойдёт событие, коренным образом изменившее историю Восточного христианства. В 1204 году под ударами западных крестоносцев падёт и будет безжалостно разграблен Константинополь — столица Ромейской державы и всего восточнохристианского мира. На Руси это будет воспринято очень близко к сердцу — как трагедия, но вместе с тем и как свидетельство отступления греков от идеалов Православия¹⁴⁶. А это накладывало ещё большую ответственность на правителей русских земель.

А на правителя Владимиро-Суздальской Руси — тем более. Претензии Владимира на первенствующее положение среди прочих городов Русской земли приобретали при Всеволоде Юрьевиче всё более отчётливые черты, находя отражение и в архитектурных формах строящихся при нём великолепных белокаменных храмов, и в пафосе литературных памятников, выходивших из-под пера его книжников. Отчасти мы тоже говорили об этом. И реликвии святого Димитрия, принесённые по воле самого Всеволода из греческой Солуни, должны были превратить Владимир в «новый Солунь», укоренить на берегах Клязьмы накопленную веками святость одного из признанных центров православного мира. Да и сам Владимир находился под покровительством Пресвятой Богородицы. Всеволод лично убедился в этом ещё в самом начале своего княжения, узрев небесный образ Владимирской Божией Матери накануне решающей схватки с врагами летом 1176 года. А ведь раньше покровительство это простиралось прежде всего на стольный Киев. Но Киев был разгромлен войсками враждебных ратей, и не раз. А это значило, что покровительство свыше покидает его. В отличие от стольного Владимира, который процветал под мудрым водительством благочестивого и христолюбивого князя.

Единственный свой поход на половцев князь Всеволод Юрьевич совершил весной 1198 года. Он «всел на коня» вместе с сыном Константином 30 апреля, а возвратился во Владимир 6 июня, то есть провёл в походе месяц с небольшим¹⁴⁷.

Что стало причиной похода, летописи не сообщают; только совсем уж в поздних и малодостоверных исторических сочинениях XVII—XVIII веков приведены какие-то объяснения на сей счёт: то ли Всеволод действовал «по просьбе князей рязанских» (так у Татищева); то ли «в сие лето пришли половцы на Русскую землю», в ответ на что и «пойде на них Всеволод Московский» (так в Густынской летописи)¹⁴⁸. Впрочем, одна из причин похода кажется очевидной: у Всеволода подрастал сын; ему шёл тринадцатый год — а это время считалось самым подходящим для начала военной карьеры и совершения первых ратных подвигов. Наверное, отец хотел помочь ему в овладении главным княжеским ремеслом, а главное, продемонстрировать всем, что сын его окончательно перешёл ту черту, которая отделяет княжича от князя, и способен совершать дальние и опасные военные походы.

Судя по тому, что князья воевали «возле Дона» (а под этим именем в древней Руси, как правило, понимали Северский Донец, считая его верхним течением реки Дон), а также по отсутствию каких-либо упоминаний об участии в походе рязанских князей, можно предположить, что Всеволодовы дружины выступили из Переяславля-Русского — самого близкого к границе со Степью русского города, находившегося под властью владимирского князя. Примечательно, что в той же статье Лаврентьевской летописи далее, без даты, сообщается о смерти в Русском Переяславле Всеволодова племянника Ярослава Мстиславича (Ярослава Красного). Своего третьего сына, тоже Ярослава, Всеволод отправит княжить в Переяславль лишь два года спустя, в августе 1200-го¹⁴⁹. Так может быть, до этого в течение двух лет в городе на Трубеже княжил старший Всеволодович[27] и поход на половцев (уже после смерти дяди?) стал первым его деянием в новом качестве? Во всяком случае, для переяславского князя война с половцами была делом обычным и даже обязательным. И когда Всеволод восстановил свою власть над этим городом, он должен был принять на себя ответственность за его оборону со стороны Степи, а для этого требовались в том числе и превентивные меры.

Время для похода было выбрано не самое удачное. Наступление на половецкие становища весной, когда кочевники были ослаблены после долгой зимы, стало обычной практикой русских князей со времён Владимира Мономаха. Но Мономах предпочитал выступать раньше, в феврале-марте, хотя это было труднее и требовало более тщательной подготовки. Многое зависело от того, какой была зима, сошёл ли снег и способно ли конное войско продвигаться по бездорожью Степи. В конце апреля пути делались проезжими и удобными, что для Всеволода и его юного сына было, по-видимому, важнее. Но и кони половцев к концу апреля набирали силу, и застать врага врасплох было практически невозможно.