Наибольшее внимание исследователей привлекла к себе скульптурная группа, размещённая в восточной части северного фасада здания: сидящий на престоле человек с ребёнком на руках и склоняющиеся к нему с двух сторон ещё четыре коленопреклонённые фигуры — по две с каждой стороны. Замечено, что вырезаны они так, что были видны из-за стены княжеского детинца со стороны города (в отличие от многих других изображений, доступных взгляду лишь тех, кто находился в самом детинце)¹²³. По наиболее аргументированному мнению, поддерживаемому большинством исследователей, здесь изображён основатель собора князь Всеволод Юрьевич с сыновьями, коих к началу 1197 года (предполагаемой дате создания храма) было как раз пятеро: одиннадцатилетний и уже женатый Константин, восьмилетний Юрий, шестилетний Ярослав (в крещении Фёдор), трёхлетний Владимир (в крещении Дмитрий) и Святослав (в крещении Гавриил), которому шёл лишь второй год. Одного из них Всеволод держит на руках: может быть, младшего, Святослава, а может — соименного отцу Владимира, чьим небесным покровителем также был святой Димитрий (последнее предположил выдающийся исследователь древнерусской архитектуры Николай Николаевич Воронин, которому принадлежит наиболее обстоятельное исследование княжеской композиции). Именно Воронин указал на то, что изображённая на престоле фигура, несомненно, мужская (ранее здесь видели Богородицу со Спасителем на руках); об этом свидетельствует его одеяние: плащ-корзно, застёгнутый фибулой на правом плече, виднеющаяся под ним длинная, «княжеская», одежда («по штрихам резца, — писал исследователь, — можно думать, что резчик хотел передать узор ткани этой одежды в виде больших кругов, напоминающий ткани из княжеских гробниц владимирского Успенского собора»); также и «четыре припадающих фигурки — безусловно, мужские. Они одеты точно так же, как и сидящий на коленях князя мальчик, — в короткие до колен кафтанчики, украшенные теми же шитыми оплечьями, налокотниками и наручами, как и кафтан князя. Это не просто “люди”, поклоняющиеся князю и княжичу... но так же княжичи»¹²⁴. Если принять эту атрибуцию, то, казалось бы, можно сделать некоторые замечания относительно внешности князя Всеволода Юрьевича: это человек среднего телосложения, с бритым лицом, без признаков усов и бороды; с продолговатым носом, выразительными глазами; длинные волосы зачёсаны назад, на прямой пробор. Однако, как замечает тот же Воронин, «по своим чертам» лицо князя «очень обычно для древних рельефов собора, напоминая, например, головы князей Бориса и Глеба в поясе того же северного фасада». В любом случае надо понимать, что перед нами совсем не портрет, а схематичное изображение князя, или, вернее, правителя вообще. Впрочем, и сама атрибуция Н. Н. Воронина не может быть признана бесспорной и единственно возможной. Нельзя исключать, например, того, что окружённый фантастическими и реальными фигурами зверей и коленопреклонёнными людьми сидящий на троне правитель-«царь» с ребёнком на руках представляет собой того же библейского царя Давида, держащего на руках сына Соломона (такое предположение также было высказано в литературе)¹²⁵. Царь Давид — как идеальный правитель, лучше других понявший и воспевший полноту Божьего замысла, — многажды изображён на стенах собора; мог он быть помещён и на северном фасаде здания.

Ну а симметрично этому образу на южном фасаде храма (не видимом со стороны города из-за стены детинца) размещена ещё одна композиция — с другим «идеальным правителем» древности посередине — известная из апокрифических сочинений сцена вознесения на небо царя Александра Македонского, прообразующая вознесение на небо самого Христа.

Строительство этого роскошного белокаменного храма, равно как и других, подобных ему, свидетельствует не только об эстетических вкусах самого Всеволода Юрьевича и не только о его материальных возможностях. Как уже давно подметили историки, это ещё и «признак развитой городской жизни, так как эта символическая скульптура рассчитана на внимание и понимание населения» (заметим, в отличие от большинства из нас, сегодня разглядывающих каменное убранство Дмитриевского или Георгиевского (в Юрьеве-Польском) соборов). «Одних этих храмов, — писал сто лет назад выдающийся исследователь средневековой Руси Александр Евгеньевич Пресняков, — достаточно, чтобы отказаться от представления о северо-восточной Руси XII века как о тёмном захолустье, где и культура, и благосостояние, и городская жизнь стояли несравненно ниже, чем на Киевском юге»¹²⁶. Действительно, нельзя не признать, что Владимиро-Суздальская Русь сделала за столетие гигантский шаг вперёд, а Владимир на Клязьме при князе Всеволоде Большое Гнездо превратился в один из наиболее развитых и в экономическом, и в культурном отношении городов Русской земли.

Собор во Владимире был, разумеется, не единственным возведённым во имя святого Димитрия в пределах Владимиро-Суздальского княжества. Например, такой храм не мог не существовать в городе Дмитрове, который и получил своё имя в честь этого святого. После того как город был сожжён в 1181 году, его отстроили заново; очевидно, тогда же отстроена была и Дмитриевская церковь, впоследствии упразднённая. Именно из неё, по-видимому, происходит известная икона святого Димитрия Солунского, хранящаяся ныне в собрании Государственной Третьяковской галереи, а прежде помещавшаяся в Успенском соборе города Дмитрова, в приделе Святого Димитрия Солунского (сменившем древнюю церковь)¹²⁷. Не вполне обычные поза и лик святого — он изображён анфас, с усами и едва намеченной бородой, сидящим на троне и держащим в руках меч с наполовину вынутым из ножен клинком — привели в своё время некоторых отечественных историков к предположению, будто на иконе помещён идеализированный портрет самого князя Всеволода Юрьевича¹²⁸, что, конечно же, совершенно невероятно. Отнюдь не свидетельствует об этом и якобы имеющийся на иконе (в орнаменте трона, на котором восседает святой) княжеский знак Всеволода, напоминающий по форме лигатуру букв Т и Р: как показали исследования специалистов, этот мнимый знак присутствует и на других, созданных вне Руси иконах: он «восходит к античному и эллинистическому искусству» и «обычно... имитирует резные (или лепные) украшения» изображённых на иконах зданий и предметов, то есть не имеет к Всеволоду никакого отношения¹²⁹.

Изображение своего небесного покровителя князь Всеволод Юрьевич помещал и на печатях — на лицевой стороне: на оборотной, как это было принято в древней Руси, помещалось изображение святого Георгия, небесного покровителя его отца¹³⁰. Печати эти известны, хотя об их принадлежности владимирскому «самодержцу» можно говорить лишь предположительно[26]. «География» их достаточно широка: из десяти булл шесть найдены в Новгороде, место обнаружения одной не известно, и по одной найдено в Суздале, Владимире и Биляре, столице Волжской Болгарии, с правителями которой Всеволод то воевал, то вёл переговоры.

Святой Димитрий изображён и на печатях сыновей Всеволода Большое Гнездо — Константина, Ярослава, Святослава, а также (о чём уже шла речь выше) на печатях его свояка, новгородского князя Ярослава Владимировича. Характерно, что один из вариантов печати последнего в точности повторяет необычное изображение святого Димитрия Солунского на иконе из Дмитрова: так же, как и там, святой вырезан анфас, сидящим на троне, с мечом, до половины вынутым из ножен¹³² (обычно святой изображался стоящим в полный рост). Наверное, подобное изображение тоже имелось на не дошедших до нас печатях Всеволода, и резчики Ярослава Владимировича, исполняя волю своего князя, лишь повторили его.

Словом, святой Димитрий постоянно сопровождал князя Всеволода Юрьевича, помогая ему во всех его делах и начинаниях.

Так назвал Всеволода Юрьевича переяславский летописец, подводя итог его долгому 36-летнему княжению: «...благоверный и христолюбивый великий князь Всеволод... миродержец всея Суждальскыя земля»¹³³.