Впоследствии рассказ о чудесном исцелении братьев вошёл в особую редакцию Сказания о чудесах святых Бориса и Глеба, сохранившуюся в украинской рукописи середины XVII века («чудо 7-е»). Рассказ этот в основе своей отражает именно владимирскую версию событий[17], а далее содержит обычное для житийной литературы распространение первоначального краткого повествования:

«...Молящимся же им прилежно Богу с великим умилением и святых мученик Бориса и Глеба яко сродник своих в помощь призывающим, еже облегчитися им от болезни, гнияху бо им очи. И ещё им молящимся, и се скорая помощника и заступника скорбящим не презреста моления их (использовано двойственное число. — А. К.), но ускориша им на помощь и благодатию Божию дароваша им очёса. Они же паче надежды не токмо облегчение от болезни прияша, но и очи свои абие целы обретше и, ясно прозревше, велми прославиша Бога и Пречистую Матерь и такожде великих Христовых угодников и мученик Бориса и Глеба. И отъидоша здравы, видяще добре, хваляще и благодаряще Бога и святых мученик везде прославляюще и проповедающе чудеса и дерзновение еже к Богу...»⁸⁵

Что в действительности случилось на Смядыни, мы, конечно же, так никогда и не узнаем. Впоследствии не раз утверждалось, что чудесное исцеление братьев Ростиславичей было подстроено, и чуть ли не самим Всеволодом. Впервые такое предположение высказал в XVIII веке Василий Никитич Татищев, попытавшийся разобраться в произошедшем с чисто рационалистических позиций. На его просвещённый взгляд, никакого исцеления, равно как и никакого ослепления братьев Ростиславичей во Владимире не было: Всеволод лишь инсценировал жестокую казнь, желая успокоить народ и утишить мятеж. Пообещав ослепить племянников, он повелел им «намазати очи и лица кровию» и в таком виде предъявил собравшимся⁸⁶. При этом Татищев ссылался на некие бывшие в его распоряжении манускрипты — Раскольничий и Хрущовский летописцы, но оба современной науке не известны, и само существование их крайне сомнительно. Впоследствии Татищев слегка откорректировал текст, добавив в него ряд подробностей: в самый день мятежа, «пред вечером», Всеволод будто бы «велел сыновцам своим сверх очей кожу надрезали, довольно окровеня, объявил народу, что им глаза выколоты. И тотчас, посадя на телегу, за город велел проводить, доколе от народа безопасны будут»⁸⁷. «Сие я для того пространнее положил, — объяснял Татищев в примечаниях ко второй редакции своего труда, — чтоб всяк те сумнительныя сказания и правость познать мог».

Версия Татищева получила распространение в исторической литературе⁸⁸. Что ж, Всеволод и в самом деле мог проявить гуманность и не доводить дело до крайности. В конце концов, подобное тоже случалось — и опять-таки в византийской истории, хорошо известной владимирскому князю. Так, в 70-е годы XI века будущий император, а в то время стратопедарх Алексей Комнин похожим образом расправился с мятежным полководцем «кельтом» Руселем, возглавившим восставших против Империи «варваров» (германских наёмников). Зять Алексея Никифор Вриенний в своих «Исторических записках» приводит подробности устроенной инсценировки, и эти подробности могут представлять для нас интерес именно в связи с расправой над племянниками Всеволода. По приказу стратопедарха, сообщает Никифор, палач «разводит огонь, раскаляет железо, распростирает Руселя на полу, приказывает ему жалобно кричать и стенать, как будто его лишают зрения... Потом на его глаза накладывают целебный пластырь, а на пластырь — повязку; поутру же выводят его перед народом и показывают всем как ослеплённого. Таким действием стратопедарх прекратил всякое волнение». Когда же позднее один из родственников Комнина, некий Докиан, стал порицать его за жестокость, Алексей приказал своему пленнику снять повязку, и это привело Докиана в совершенное изумление и восторг⁸⁹.

Могло ли что-то похожее случиться и во Владимире? Трудно сказать. Всё же цели у Алексея Комнина и у Всеволода Юрьевича были разными. Стратопедарху важно было доказать наёмникам-варварам бессмысленность их дальнейшего сопротивления, Всеволоду же — избавиться от возможных посягательств на власть со стороны племянников. Алексею нужен был живой и дееспособный Русель, которого можно было бы использовать и в дальнейшем, а вот для Всеволода именно это представляло главную опасность. Впрочем, у Мстислава и Ярополка могли найтись доброхоты и не из числа близких к Всеволоду людей, так что мнимое или не доведённое до конца ослепление братьев могло случиться как раз вопреки воле князя — такое предположение, также высказанное в литературе⁹⁰, имеет не меньше прав на существование. Другой вопрос: а можно ли было чисто технически провести во Владимире столь сложную операцию? Ведь в этом деле от палача требовалось немалое, если можно так выразиться, искусство. Опыта же подобных операций на Руси, повторюсь, не было — в отличие от Византии.

Словом, история в высшей степени загадочная. Одно, пожалуй, можно сказать наверняка. Жестокая расправа над братьями Ростиславичами (или по крайней мере над старшим из них, Мстиславом) всё же имела место — как имело место и нечто из ряда вон выходящее уже после неё. В историю Великого Новгорода Мстислав Ростиславич вошёл с прозвищем Безокий⁹¹ — а такое прозвище говорит само за себя. То есть полностью или частично он был лишён зрения. Но при этом, будучи Безоким, Мстислав остался дееспособным, полноправным князем, как и его брат Ярополк, — и это, несомненно, могло быть воспринято как самое настоящее чудо! Ибо уже после пребывания на Смядыни сначала Мстислав, а затем и Ярополк будут приглашены на княжение — и не куда-нибудь, а в Новгород, где сменят ставленника Всеволода Юрьевича, князя Ярослава Красного. То есть оба останутся в числе политических противников Всеволода. А это значит, что достичь своих целей князь Всеволод Юрьевич так и не смог.

Первый новгородский поход князя Всеволода Юрьевича стал прямым продолжением войны за Владимир, а потому скажем о нём в этой части книги.

«На зиму» того же 1177 года, то есть в ноябре—декабре, князь Мстислав Ростиславич (получивший с того времени прозвище Безокий) вместе с братом Ярополком явился в Новгород. И удивительное дело: изгнав годом ранее полного сил, здорового князя, новгородцы теперь приняли князя-калеку к себе на княжение. Может быть, впечатлённые недавним чудом на Смядыни, а может быть, посчитав, что немощный князь, не способный править самостоятельно, лучше отвечает их интересам. При этом полностью рвать со Всеволодом новгородцы, кажется, не хотели. Ставленник суздальского князя Ярослав Мстиславич получил во владение Волок Дамский — новгородский анклав в Суздальской земле, важный политический центр, расположенный на границах трёх княжеств — Новгородского, Владимирского и Смоленского. Это вряд ли могло устраивать Всеволода. Однако Ярослав остался в Новгородской земле — может быть даже, вопреки воле своего дяди. Что же касается младшего Ростиславича, Ярополка, то он был посажен на княжение в Торжке — ещё одном укреплённом центре близ границ Суздальской земли. Так Новгородская земля — по воле самих новгородцев — оказалась на время разделённой между тремя князьями.

Однако княжил Мстислав в Новгороде очень недолго. 20 апреля 1178 года он умер⁹² и был похоронен в притворе Софийского собора. Не исключено, что эта преждевременная смерть стала следствием жестокой расправы, учинённой над ним во Владимире.

Со смертью старшего из племянников ситуация в Новгороде для Всеволода нисколько не изменилась. Похоронив Мстислава, новгородцы вывели из Торжка его брата Ярополка и посадили на новгородский княжеский стол.

Это и стало причиной новой войны. «И захватил Всеволод гостей (купцов. — А. К.) новгородских», — сообщает новгородский летописец⁹³.