К сожалению, слова эти оказались пророческими. 30 июня князь Глеб Ростиславич умер76. При каких обстоятельствах это произошло, своей ли смертью, или кто-то помог ему расстаться с жизнью, неизвестно. Обращает на себя внимание то, как сказано об этом в летописях — авторы их прибегали к каким-то нарочито неопределённым, туманным выражениям: «Тогда же Глеб мёртв бысть» (в Ипатьевской); или: «И не стало его в изымании (в плену. — А. К.)» (рязанская по происхождению статья «Начало о великих князьях рязанских», сохранившаяся в Воскресенской летописи XVI века)77.
С большим трудом и не сразу удалось договориться об освобождении князя Романа Глебовича. «А Романа, сына его, едва выстояша, целовавше крест», — читаем в той же Ипатьевской летописи. «Выстояли» князя, очевидно, при посредничестве Святослава Всеволодовича и черниговских иерархов. Крест же Роман целовал Всеволоду Юрьевичу на всей его воле. Так рязанские князья оказались в полной зависимости от владимирского «самодержца» — даже большей, чем во времена Андрея Боголюбского.
Ну а затем настал черёд Всеволодовых племянников. «А Мстислав и Ярополк в порубе были, — продолжает киевский летописец. — И потом вывели их оттуда и, слепив, пустили». (Или, как ещё определённее сказано в статье «Начало о великих князьях рязанских»: «...князь великий Всеволод ослепи».)
Итак, братьев всё-таки «пустили» из Суздальской земли. Но как! Предварительно искалечив, лишив зрения, то есть сделав, по меркам древней Руси, полностью недееспособными!
Подобную двойную расправу можно назвать беспрецедентной для древней Руси. Домонгольская история знает ещё лишь один случай такого рода — это расправа над теребовльским князем Васильком Ростиславичем, схваченным в Киеве великим князем Святополком Изяславичем в 1097 году и злодейски ослеплённым людьми Святополка и его тогдашнего союзника, волынского князя Давыда Игоревича. Ослепление Василька воспринято было как неслыханное преступление. «Такого не бывало ещё в Русской земле ни при дедах наших, ни при отцах наших!» — восклицал, узнав об этом, Владимир Мономах; «Не было этого в роде нашем», — вторили Мономаху его двоюродные братья черниговские князья Олег и Давыд Святославичи78. Теперь, при внуках Мономаха, зло это повторилось в его собственном семействе!
Зато ослепление как средство расправы с политическими противниками широко практиковалось в Византийской империи. Об этом на Руси хорошо знали; по крайней мере один случай такого рода попал на страницы летописи: под 1095 годом в «Повести временных лет» сообщается об ослеплении императором Алексеем Комнином некоего самозванца, выдававшего себя за царевича Леона, сына императора Романа IV Диогена79. Но то лишь один пример в богатой подобными примерами истории Ромейской державы: ведь ранее ослеплены были и сам император Роман IV — ещё в 1072 году, и один из его предшественников, император Михаил V Калафат, — в 1042 году, вместе со своим дядей новелиссимом Константином, и многие, многие другие. Во времена Всеволода Большое Гнездо — времена смут и мятежей в Византийской империи, когда, по словам поэта, «погрязли в скверне византийцы, / И рушилась Империя»[16], — дело это, можно сказать, было поставлено на поток; так расправлялись с любыми нежелательными претендентами на императорский венец, прежде всего с представителями правящих династий: для примера назовём хотя бы внучатого племянника императора Мануила Комнина Алексея, ослеплённого по приказу императора Исаака Ангела, или другого Алексея, незаконнорождённого сына императора Мануила, казнённого при императоре Андронике Комнине, или ослеплённых при том же Андронике его собственных внучатых племянников Мануила и Алексея, или сыновей Андроника Иоанна и Мануила, ослеплённых при Исааке Ангеле.... список едва ли не бесконечен. За действительные или мнимые провинности лишали зрения и людей не столь знатных, но приближённых ко двору: в той части знаменитой «Истории» византийца Никиты Хониата, которая посвящена царствованию императора Мануила Комнина (того самого, что столь радушно принимал некогда Всеволода и его братьев и по-прежнему правил Империей), мы найдём немало примеров такого рода; ещё больше их при описании правления врага Мануила, императора Андроника Комнина80.
Иерархи-греки и на Руси использовали ослепление как форму церковного наказания — но по преимуществу в отношении тех, кого обвиняли в ереси или святотатстве: так, по нормам византийского права в 1169 году в Киеве был жестоко казнён владимирский «лжеепископ» Феодор, которому, «яко злодею еретику», вырезали язык, отсекли правую руку, «и очи ему вынули, зане хулу измолвил на Святую Богородицу»; впрочем, так же прежде расправлялся со своими врагами во Владимире и сам Феодор, тоже грек по происхождению81.
Но вот городским восстаниям такая форма расправы, повторюсь, не знакома. (При том, что развивались эти восстания нередко именно по «владимирскому» сценарию, в защиту собственного князя, и порой оборачивались смертью «чужого», враждебного горожанам правителя — как, например, было в Киеве в 1147 году, когда обезумевшая толпа растерзала князя-инока Игоря Ольговича.) Тогда почему же владимирские «мужи» так настойчиво (дважды, если доверять показаниям Лаврентьевской летописи) требовали от Всеволода «слепить» попавших к ним в руки князей? Не чужая ли воля направляла их, и не они ли — а отнюдь не князь Всеволод — оказывались объектом влияния извне? Или же свидетельство об их настойчивости владимирского летописца — не более чем желание выгородить своего князя, снять с него обвинение в излишней жестокости? Ведь составленная при Всеволоде Юрьевиче летопись отражает события исключительно в выгодном для него свете. В конце концов, традиции византийской политической борьбы были знакомы Всеволоду, несколько лет проведшему в Империи, куда лучше, чем владимирским горожанам. Что ж, поле для домыслов, как говорится, свободно, и каждый волен высказывать на сей счёт собственные предположения...
Между тем история с братьями Ростиславичами оказалась ещё более запутанной. Покинув Владимир, несчастные направились в Смоленск, к князю Роману Ростиславичу, от которого, наверное, ждали покровительства и поддержки. Конечно же, направились не сразу и не сами по себе. Передвигаться самостоятельно они не могли, к тому же сильно страдали («гниюще очами», по свидетельству летописца). В самом начале сентября князья оказались близ Смоленска, у церкви Святых Бориса и Глеба на Смядыни, выстроенной на том самом месте в устье одноимённой реки, притока Днепра, где 5 сентября 1015 года был убит князь Глеб Владимирович — один из двух (наряду с братом Борисом) первых русских святых, покровителей всех князей Рюрикова рода. И вот 5 сентября 1177 года, в самый день мученической гибели святого Глеба, случилось то, что современники посчитали чудом, а историки Нового времени — по большей части мистификацией или «политической спекуляцией»82.
Автор Лаврентьевской летописи ни словом не упоминает об этом. Зато в Новгородской Первой летописи читаем:
«...В то же время ослеплён был Мстислав князь с братом Ярополком от стрыя своего Всеволода, и пустил их (Всеволод. — А. К.) в Русь. Вели же их слепыми и гниющими глазами, и когда дошли Смоленска и пришли на Смядынь в церковь Святых мучеников Бориса и Глеба, и тут тотчас постигла их Божия благодать и святой Владычицы нашей Богородицы и святых новоявленных мучеников Бориса и Глеба, и тут прозрели»83.
(Во всех списках, заметим, в единственном числе: «...ослеплён бысть Мстислав...», хотя далее упоминается и его брат Ярополк и использовано уже двойственное число: «...ведома же има слепома и гньющема... и ту прозреста»).
«...И вошли в церковь Святых мучеников Бориса и Глеба на Смядыни, и тут прозрели сентября в 5 [день], на убиение Глебово, а на зиму пришли в Новгород...» — добавляет дату чудесного исцеления автор Московского летописного свода конца XV века, а внизу на поле помещает особый заголовок к этому своему сообщению: «О ослепленьи Ростиславичев и о прозреньи их на Смядыне»84.
