Вот и на этот раз выступление русского войска не осталось незамеченным. «Половцы же слышавше поход его, бежаша и с вежами к морю, — свидетельствует летописец, имея в виду побережье Сурожского (Азовского) моря. — Князь же великий ходив по зимовищам их (в другом списке: «становищам их». — А. К.) и прочее возле Дона; онем безбожным пробегшим прочь».

Это тоже была обычная тактика кочевников — отступать, избегая столкновения с сильным врагом. Всеволоду и его сыну почти ничего не досталось. В течение трёх-четырёх недель они рыскали по пустым половецким «зимовищам», после чего вынуждены были вернуться домой. Ни о каких «сайгатах» — трофеях: ни о пленниках, ни вообще о какой-либо добыче летопись не сообщает, ограничиваясь обычными, так сказать, трафаретными фразами: «Князьже великий возвратился вспять в град свой во Владимир и вниде месяца июня в 6 день, на память святого мученика Дорофея епископа, в день субботний, и бысть радость велика в граде Владимире».

А вот другой сын Всеволода, Ярослав, когда станет переяславским князем, примет участие уже в общерусском походе на половцев — в 1204 году. Поход этот будет организован великим князем Рюриком Ростиславичем с участием многих князей (которые на короткое время окажутся в мире друг с другом), и четырнаднатилетний «Ерослав переяславьский, великого князя Всеволожь сын», будет назван среди участников похода вторым, сразу вслед за самим Рюриком и впереди Романа Мстиславича, сильнейшего из тогдашних южнорусских князей. Время для похода — самое начало весны — будет выбрано тогда более удачно («бысть же тогда зима люта, и половцем бысть тягота велика») — а потому и итоги похода окажутся не в пример Всеволодовым: «...и взяли русские князья полона много, и стада их захватили, и возвратились восвояси с полоном многим»¹⁵¹.

И всё же поход 1198 года, несмотря на свои скромные результаты, лишний раз показал силу владимирского «самодержца». В конце концов, половцы бежали «к морю» при одном лишь известии о его выступлении в Степь — а ведь именно это будут ставить в заслугу князю Всеволоду Юрьевичу древнерусские книжники. «От одного только имени его трепетали все страны», — восклицал владимирский летописец, автор посмертной похвалы князю (повторяя слова из летописной же похвалы Владимиру Мономаху), и, конечно же, имел на то основания. Когда мы читаем строки «Слова о полку Игореве» о могуществе «великого Всеволода», который способен был «Волгу вёслы раскропити, а Дон шеломы выльяти», то может сложиться впечатление, что автор подразумевал как раз поход 1198 года — единственный, повторюсь, в биографии Всеволода Юрьевича поход на Дон¹⁵². Но вот дальнейшие его слова, обращённые к Всеволоду: «...Аже бы ты был, то была бы чага по ногате, а кощей по резане», — может быть, и относятся к волжскому походу 1183 года, но к донскому — вряд ли. «Чага» — это пленница, рабыня; «кощей» — пленник, раб. Мы уже говорили о том, что захват полона во времена, о которых идёт речь, был едва ли не главной целью любой войны. Понятно, что после успешных походов, когда на Русь приводили толпы половецких и прочих невольников-«кощеев», цена на них падала; по мысли автора «Слова...», участвуй Всеволод в других военных предприятиях русских князей — и пленников и пленниц можно было бы покупать за бесценок («ногата» и «резана» — это мелкие денежные единицы: ногату, например, по нормам «Русской Правды», платили за кражу барана или порося, резана же стоила почти вдвое дешевле). Та же «Русская Правда» подтверждает, что «роба» ценилась дороже пленника, холопа. Но обычная сумма, которую платили за них, составляла 6 и 5 гривен соответственно¹⁵³, — а это более чем в сто раз (!) выше, нежели те смешные цены, которые называл автор «Слова...».

Противопоставление могущественного князя Всеволода черниговским князьям-неудачникам, участникам похода в Степь 1185 года, — одна из ключевых идей «Слова о полку Игореве». И особенно многозначным оказывается тут образ «шелома» (шлема) — одного из символов воинской победы. Игорь и брат его «буй-тур» Всеволод, «два сокола», слетевшие «с отня стола злата», грозились, начиная поход, «испити шеломом Дону»¹⁵⁴ — подобно тому, как некогда сделал это великий и славный Владимир Мономах, который, одержав свою знаменитую победу над половцами, «пил золотом шеломом Дон, и приемшю землю их всю, и загнавшю оканьныя агаряны», как образно выразился автор Галицко-Волынской летописи¹⁵⁵. Внук же его великий князь Всеволод Юрьевич со своими полками способен был на большее — не только «испити», но «выльяти» — «вычерпать» — шеломами Дон. Так казалось автору «Слова...» — но получилось ли так на деле, он, как видим, не знал. Совершив свой донской поход, Всеволод тоже прогнал «окаянных агарян» к морю, подобно своему великому деду, — но затем половцы вернулись на свои привычные места кочевий, ничуть не менее грозные для русских, чем прежде, и «кощеи» и «чаги» остались в прежней цене, а синий Дон всё так же нёс свои воды к Сурожскому морю...

...Итак, Всеволод Юрьевич возвратился во Владимир в июне 1198 года. А полтора месяца спустя, 25 июля, во Владимире случился очередной «пожар велик»: «...во время литургии загорелось, и горело до вечера; церквей сгорело 16, а города мало не половина». И вновь приходилось отстраивать сгоревшие дома и церкви, восстанавливать город, раздавать погорельцам милостыню...

Приходившие с юга известия иной раз огорчали, а иной раз радовали Всеволода Юрьевича. О смерти сначала Давыда Смоленского (в 1197-м), затем Ярослава Черниговского (в 1198-м), а затем и его племянника Владимира Святославича (в 1200-м) и двоюродного брата Игоря (в 1201-м) он узнавал почти без задержки (известия об этом внесены в Лаврентьевскую летопись). Своего племянника Ярослава Мстиславича Всеволод, возможно, хоронил сам — в Переяславле-Русском. Ну а зимой 1198/99 года из Киева пришло радостное для него известие: у него родилась внучка, дочь Верхуславы-Анастасии и Ростислава Рюриковича. Девочку назвали Евфросинией, а «прозванием Изморагд, еже наречеться дорогый камень», — редкое, особенное имя, не встречающееся более среди имён русских княгинь. Это имя-прозвище отсылало к Житию святой Евфросинии Александрийской, в честь которой и была крещена княжна: мужское (!) имя Смарагд — по-гречески изумруд, или просто драгоценный камень, — приняла святая, скрывая свой пол и подвизаясь в мужском монастыре; на Руси же имя сделалось женским. В Вышгороде, где дочь Верхуславы Всеволодовны, видимо, и появилась на свет, пышно отпраздновали это событие. Восприемниками новорождённой стали князь Мстислав Мстиславич и княгиня Предслава Рюриковна — бывшая жена Романа Мстиславича. Времена изменились — и Всеволоду Юрьевичу показывать внучку никто не спешил. «И взяли её к деду и бабе, и так воспитана была в Киеве, на Горах», — свидетельствует летописец¹⁵⁶.

3 августа 1200 года Всеволод Юрьевич вместе с сыновьями Константином и Юрием провожал на княжение в Русский Переяславль десятилетнего сына Ярослава — событие, о котором мы уже говорили. Посланцы «из Руси», как и положено, явились к самому Всеволоду в Переяславль-Залесский, где тот пребывал с семьёй (в «полюдье», как уточняют отдельные летописи). Отсюда князь-отрок и отправился «на стол прадеда и деда своего». «Переяславци же поимше князя своего Ярослава от Святаго Спаса, поидоша с радостью великою, хваляще Бога и Святую Богородицю и святаго Михаила, давшаго им князя, его же желаша (Архангелу Михаилу посвящён главный собор Южного Переяславля. — А. К.). Братья же проводиша и с честью Костянтин, Юрги, и бысть радость велика в граде Переяславли».

А в самом конце того же 1200 года случилось «знамение в луне» — полное лунное затмение. Подобным явлениям всегда уделяли особое внимание, видя в них, как правило, дурной знак небес. И действительно, «наутрия» (а в действительности пару дней спустя), 24 или 25 декабря¹⁵⁷, преставилась «княгиня Ярославляя, свесть великого князя Всеволода», сестра его жены Марии Шварновны. Эта женщина, по-видимому, была очень близка к княжеской семье. После смерти двух её сыновей в Новгороде и Великих Луках жизнь княгини круто переменилась. Надо полагать, что тогда же она рассталась с мужем, приняв иночество. В тот самый год, когда Всеволод «вывел» из Новгорода её мужа, князя Ярослава Владимировича, княгиня основала в Новгороде, на «Михалице», монастырь Рождества Богородицы, которому суждена была долгая жизнь (он просуществует до середины XVIII столетия)¹⁵⁸. Свояченица Всеволода была похоронена с почестями во Владимире, в незавершённом ещё соборе Успенского Княгинина монастыря, основанного её сестрой, великой княгиней Марией.