Сохранившийся до нашего времени собор стоял не в центре города, а почти у самых крепостных стен и особыми переходами был соединён с расположенным по соседству деревянным княжеским дворцом; рядом находились дворы приближённых и знати. Это был городской собор, но вместе с тем Юрий строил его как княжескую церковь, как храм для себя лично и для своей семьи. Теперь в княжеском дворце обитал Всеволод со своей семьёй, и Спасский собор стал для него в какой-то степени домовой церковью.

В очертаниях нового города Юрий Долгорукий стремился повторить Южный Переяславль — свою «отчину», которую вынужден был покинуть годом раньше. Даже речка, в устье которой строился город, получила привычное Юрию название — Трубеж: северный Трубеж впадал в Клещино озеро, подобно тому, как южный — в Днепр. Всеволоду тоже приходилось жить в Южном Переяславле, где княжил его старший брат Глеб, а затем сын Глеба Владимир. Так что в своём новом городе он мог чувствовать себя так, словно вновь оказался на юге.

Уже вскоре после своего основания Переяславль стал одним из главных городов Залесской земли, сравнявшись по значимости со «старыми» городами — Ростовом и Суздалем. В бурных событиях, последовавших за гибелью Андрея Боголюбского, переяславцы участвовали в решении всех важнейших дел княжества наравне с ростовскими, суздальскими и владимирскими «мужами». И вот теперь город получил своего князя, стал второй, после Владимира, столицей княжества. Событие это можно назвать знаковым в его истории. Как мы увидим, переяславские «мужи» окажутся наиболее надёжной опорой Всеволода в его борьбе за владимирский княжеский стол. А имя самого Всеволода будет жить здесь даже после его смерти. Восторженно принимая к себе на княжение Всеволодова сына Ярослава, переяславцы будут приветствовать его как «нового Всеволода», как своего рода воплощение великого отца: «Ты — наш господин, ты — Всеволод!»³⁵

Впрочем, единство державы было сохранено. Даже и после своего вокняжения в Переяславле Всеволод оставался в подчинении у старшего брата, которого летопись подчёркнуто именовала «великим князем всей Ростовской земли». Между прочим — первым из суздальских князей! (Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский тоже именуются в источниках «великими князьями» — но лишь после их смерти.) Очевидно, что титул этот был усвоен князем Михалком Юрьевичем именно потому, что он воссоединил в своих руках обе части княжества, столь неосмотрительно разделённого его племянниками. Ну а после Михалка титул «великого князя» будут носить его преемники на владимирском княжеском столе, и первым из них — Всеволод.

Короткое — год и пять дней — княжение Михалка Юрьевича не запомнилось историописателям Владимиро-Суздальской Руси. Московские книжники XV—XVI веков исходили из того, что князь этот правил «с тихостию, и с кротостию, и с любовию»³⁶, то есть, надо понимать, не совершая каких-либо резких движений, по возможности незаметно. Но это не совсем так, или совсем не так, — князь сделал очень многое и для умиротворения Владимиро-Суздальской земли, и для дальнейшего её поступательного развития.

Взойдя на владимирский стол человеком больным, как казалось, чуть ли не прикованным к постели, Михалко Юрьевич на удивление мало времени проводил во Владимире. За отведённый ему год с небольшим он успел побывать в разных городах княжества и поучаствовал в двух военных походах. Летопись, помимо Владимира, застаёт его в Москве, Суздале, Ростове, на реке Мерьской вблизи Коломны, а также в Городце Радилове на Волге; личные печати князя найдены тоже не во Владимире, а в других местах — в Новгороде (куда князь, видимо, направлял свои грамоты), в Щёлковском районе Московской области и на селище Мордыш-1 на правом берегу реки Нерль, между Суздалем и Владимиром³⁷. Князья того времени вообще редко засиживались надолго на одном месте (Андрей Боголюбский в этом отношении представлял собой исключение), но даже на их фоне активность Михалка — особенно с учётом его нездоровья — впечатляет. Всеволод, как мы видели, постоянно сопровождал брата — и в поездках в Суздаль и Ростов, и в походе против Глеба Рязанского.

«Тихость» и «кротость» князя если и имели место, то явно не в отношении всех его подданных. Умел он быть и беспощадным — по крайней мере к своим врагам. И в этом Всеволод тоже будет следовать ему.

О княжении Всеволода Юрьевича в Переяславле никаких сведений в летописях нет. Однако об одном его деянии — совершённом совместно с братом Михалком — мы всё-таки знаем — из внелетописного, но весьма надёжного источника, открытого учёными совсем недавно. Речь идёт о его участии в расправе над убийцами Андрея Боголюбского.

Как мы уже имели случай заметить, лица, причастные к этому преступлению, долго оставались ненаказанными. Возможно даже, что «ряд», который князья заключали с владимирскими «мужами», предусматривал их безопасность — ведь людей, так или иначе замешанных в кровавые события, происходившие в Боголюбове и Владимире, было слишком много. Убийц Боголюбского не тронули, придя к власти, князья Ростиславичи; оставались они на свободе и в первые недели или даже месяцы пребывания на владимирском престоле князя Михалка Юрьевича. Но долго так продолжаться не могло. До тех пор, пока кровь Андрея оставалась неотмщённой, князь не мог чувствовать себя в безопасности — и не мог пользоваться должным авторитетом среди подданных. И Михалко — при всей своей немощи — нашёл способ показать, что «не в туне», но на казнь злодеям носит свой княжеский меч.

О том, как именно совершилась казнь, нам известно лишь из поздних легенд и преданий, самые ранние из которых были записаны в XV веке и сильно раскрашены фантазией позднейших книжников. Примечательно, что в одних легендах мстителем за Андрея выступает Михалко Юрьевич, в других — Всеволод.

В уже многократно цитировавшейся новгородской статье «А се князи русьстии» (XV век) названы оба. Здесь ничего не говорится о княжении в Ростовской земле братьев Ростиславичей (о судьбе которых в Новгороде как раз хорошо знали), но сообщается, что после смерти Боголюбского «в первое лето мстил обиду его брат Михалко». «Того же лета» Михалко умер, после чего «на третий год» (по смерти Андрея?) сел «на великое княжение» другой его брат, Всеволод; и он снова «мсти обиду брата своего Андрееву: Кучковичи поймал, и в коробы саждая, в озере истопил»³⁸. В другой, распространённой версии того же рассказа, содержащейся в Степенной книге царского родословия (XVI век), эта Всеволодова месть названа «сугубой», то есть второй по счёту; возмездие учинено было не только самим Кучковичам (надо понимать: Якиму Кучковичу и Петру, «Кучкову зятю»), но и «всему сродьствию их и всем обещником их»: Всеволод, «их же ухващая, многоразличным смертем предати повеле, овех же в коробы пошивая, в езере истопите осуди»³⁹.

Местное владимирское предание указывает озеро, в которое живьём, зашитые в «коробах», были брошены убийцы Андрея Боголюбского. Это так называемое Пловучее озеро, верстах в семи от Владимира по Московской дороге, недалеко от левого берега реки Клязьмы. Как рассказывают, на нём и по сей день видны мшистые плавучие зелёные островки — кочки, плавающие от одного берега к другому: предание превратило их в «коробы» — так и не сгнившие и обросшие мхом «гробы» Кучковичей, которых будто бы вели к месту казни с подрезанными пятками, да ещё по дороге, усеянной сухими сосновыми шишками. Другое озеро, претендующее на ту же роль водной могилы для убийц Андрея, — так называемое Поганое, также верстах в семи от Владимира, но по Муромской дороге. В XIX веке считали, что здесь была утоплена вдова Андрея Улита Кучковна, также причастная к убийству своего мужа и брошенная в воду с тяжёлым жерновым камнем⁴⁰.

О казни, которая постигла убийц Андрея Боголюбского, рассказывается и в так называемой «Повести о начале Москвы» — сочинении, принадлежащем перу некоего московского книжника XVII века и изобилующем легендами и откровенными литературными штампами. Здесь мстителем за кровь брата однозначно назван «князь Михайло Юрьевич»: это он, придя во Владимир, «изби убийцы брата своего и... телеса их вверже в езеро» («всякой гадине на снедение», — добавлял один из редакторов «Повести...»). Среди убийц, по версии «Повести...», была и жена Андрея; её ждала та же, и даже ещё более страшная участь: «...А жену его повеле повесите на вратех и разстреляти ю изо многих луков, да накажутся и прочий впредь таковая не творите»⁴¹ .