Между тем у Михалка Юрьевича сын как раз имелся — некий Борис, наверное, совсем ещё ребёнок. Единственное упоминание о нём присутствует в поздних западнорусских летописях — так называемых Никифоровской и Супрасльской (обе XV века), в которых читается (в первой фрагментарно, во второй полностью) «Сказание о верных святых князьях русских» — внелетописный памятник, имеющий, вероятно, ростовское или владимирское происхождение. В тексте князь назван, во-первых, по отчеству — Борисом Михалковичем, а во-вторых, — сыном «брата Андреева [и] Всеволожа», что снимает сомнения в том, о ком идёт речь50. Правда, упоминание о нём связано сразу с двумя несообразностями, ибо Борис Михалкович представлен устроителем церкви в Кидекше, под Суздалем, и основателем самой Кидекши и Радилова Городца на Волге («...и съсыпа город Кидекшу, той же Городець на Волзе») — а это, конечно же, неверно, ибо первый из названных городов был основан Юрием Долгоруким около 1152 года, а второй — скорее всего, Андреем Боголюбским ранее 1172 года. Но, может быть, оба эти города (или только второй, Городец на Волге?)[13] юный Борис Михалкович как раз и получил во владение при жизни отца? А если так, то не объясняет ли это поездку его отца из Владимира в Радилов на Волге накануне смерти? Не устроением ли дел сына пытался заниматься там смертельно больной князь? Правда, усилия его в любом случае оказались тщетными. Имени князя Бориса Михалковича в летописях мы не встретим, а это значит, что места в княжеской иерархии при Всеволоде Юрьевиче для него не найдётся — точно так же, как и для другого Всеволодова племянника, сына Андрея Боголюбского Юрия, который вынужден будет вообще покинуть Русь.
Но пока что Всеволоду пришлось в очередной раз столкнуться с притязаниями на власть других своих племянников — Ростиславичей, которых немедленно поддержали ростовские бояре. Ещё только получив известие о болезни — даже не о смерти! — Михалка Юрьевича, они отправили посольство в Новгород — к князю Мстиславу Ростиславичу, старшему из братьев:
— Пойди, княже, к нам! Михалка Бог поял на Волге на Городце. А мы хотим тебя, а иного не хотим!
«На живого князя Михалка повели его», — с негодованием замечает летописец. Смерть князя казалась неизбежной, будущее страшило, и в окружении князя нашлись люди, немедленно известившие обо всём ростовских бояр.
«Иного не хотим!» — эти слова в данном случае относились к Всеволоду, уже поддержанному владимирцами. Так в Суздальской земле начался новый виток утихшей было гражданской войны.
К тому времени князь Мстислав Ростиславич, казалось, прочно обосновался в Новгороде. Сразу после того, как он явился сюда после разгрома на Колокше, новгородцы провозгласили его князем вместо его малолетнего сына Святослава. Весной 1176 года Мстислав женился вторым браком — на дочери бывшего новгородского посадника Якуна Мирославича, человека очень влиятельного; посадником же в Новгороде был избран Завид Неверенич, принадлежавший к той же боярской группировке, что и Мстиславов тесть51.
Однако княжение в неспокойном и вечно мятущемся Новгороде не было пределом мечтаний для Мстислава. Получив известие от ростовских бояр, он немедленно собрался в дорогу. Наверное, он был уверен в успехе, в том, что Всеволод не сумеет оказать ему серьёзного сопротивления. Поспешность князя, пренебрежение к городу, предоставившему ему убежище и посадившему на княжеский стол, не могли не покоробить новгородцев. Но Мстислав и не собирался возвращаться сюда, а потому, не задумываясь, «ударил пятою» Новгород, по образному выражению самих новгородцев. Вместо себя он вновь оставил в городе сына Святослава.
Его уверенность в успехе всецело основывалась на словах ростовских бояр. Но было в планах Мстислава и очевидное слабое звено. Его дружина однажды уже бежала перед владимирскими полками. А привычка к бегству — это очень плохая привычка, избавиться от которой совсем не просто. К тому же Мстислав слишком спешил. Он не успел или не захотел согласовать своё наступление с братом Ярополком в Рязани и предпочёл действовать самостоятельно.
«Он же приехал к Ростову, — пишет о Мстиславе Ростиславиче летописец, — совокупив ростовцев: и бояр, и гридьбу, и пасынков, и всю дружину, поехал ко Владимиру». Гридьба — это младшие дружинники; пасынки — княжеские слуги. Перечисляя столь скрупулёзно состав Мстиславова войска, летописец хотел показать, что князь собрал всех, кого мог: что называется, «до последнего человека». Судя по показаниям Новгородской летописи, сторону Мстислава приняли и суздальцы, присоединившиеся к ростовским «мужам» и вошедшие в состав его войска. Всеволод, в свою очередь, выступил навстречу племяннику «с владимирцами, и с дружиною своею, и с теми боярами, что остались у него». (В оригинале: «что бяше бояр осталось у него», — то есть, надо полагать, часть бояр уклонилась от участия в войне или даже готова была поддержать Мстислава.) Послал Всеволод и за переяславцами, на которых он как недавний переяславский князь мог более всего положиться. Эта миссия была возложена на другого его племянника, Ярослава Мстиславича, который в новгородских источниках именуется Красным, то есть «красивым».
Впервые Всеволод был полностью самостоятелен в своих действиях, впервые мог не прятаться за авторитет кого-то из старших, более опытных князей. И надо признать, что в этой новой для себя ситуации он оказался на высоте.
События же развивались очень быстро. Войска двинулись навстречу друг другу почти сразу после смерти Михалка, тело которого едва успели предать погребению.
Всеволод, несомненно, опасался за исход войны. «Благосерд сый, не хотя крове прольяти», по выражению благоволившего ему владимирского летописца (эти слова будут звучать рефреном на протяжении всего его княжения), он поначалу предложил племяннику поделить Суздальскую землю. Правда, в его словах, воспроизведённых в летописи, угадывалось и явное чувство превосходства над племянником, которого призвали на княжение люди, в то время как его с братом — Божья воля. Но в «земной», политической плоскости предложение Всеволода выглядело вполне разумным:
— Брате, оже тя привела старейшая дружина, а поеди Ростову, а оттоле мир возьмём. Тебя ростовцы привели и бояре, а меня с братом Бог привёл и владимирцы. А Суздаль будет нам обще: да кого восхотят, тот им будет князь52.
Полутора годами раньше Ростиславичи так и поделили княжество: старшему, Мстиславу, отошёл Ростов, а младшему, Ярополку, — Владимир. Но тогда дядья их были выключены из игры; теперь же Мстиславу приходилось считаться с тем, что свою долю власти — и, получается, в его, «Ростовской», половине, буде он согласится на предложение Всеволода, — потребует и Ярополк. Надо полагать, это обстоятельство, а не одно только недовольство ростовских бояр, стало причиной его отказа Всеволоду. Но и ростовские бояре выступили решительно против. Летописец называет по именам тех, кто держал речь перед Мстиславом, — это некие Добрыня (в летописи: Добрына) Долгий и Матвей Шибутович. Поддерживал Ростиславича и старый воевода Андрея Боголюбского Борис Жидиславич. Мстислав же «послушал речи ростовские и боярские, кои, величаясь и крестного целования забыв, молвили ему:
— Если ты и дашь мир ему, но мы не дадим!»
Так столкновение стало неизбежным.
Решимость Всеволода была подкреплена необычным небесным явлением, случившимся уже после того, как его войско миновало Суздаль. Люди Средневековья с исключительным вниманием присматривались к разного рода знамениям и очень хорошо умели угадывать их смысл, чаще всего истолковывая его в свою пользу. Здесь же им довелось лицезреть настоящее чудо, не оставлявшее сомнений в том, что Бог на их стороне: на небе словно бы возник образ самой Божией Матери — и именно так, как она была изображена на похищенной из Успенского собора и возвращённой на своё место Владимирской иконе, — а также явлен был и град Суздаль, «и до основанья, акы на воздусе стоящь». Это необычное атмосферное явление — вероятно, мираж, что-то вроде знаменитой «фата-морганы», встречающейся иногда и в наших широтах, — видели и сам князь Всеволод, и его воины; и все единодушно решили, что оно сулит победу князю.
