– Это радует меня, но, как ты знаешь, этого мне недостаточно… Что произошло в Андерлехте? Что моя возлюбленная и щедро одаренная армия сообщает мне? Кто посмел это сделать?

– Мы разделились и работали все последние восемь часов, монсеньор. Все, что мы пока смогли выяснить, – это то, что из Соединенных Штатов прилетели двое – мы так решили, потому что они говорили на американском английском – и сняли номер в pension de famille напротив ресторана. Они покинули его через несколько минут после взрыва.

– Радиоуправляемая взрывчатка!

– Скорее всего, мсье. Больше нам ничего не известно.

– Но почему? Почему?

– Мы не умеем читать мысли, монсеньор.

А с другой стороны Атлантики, в богатой квартире на Бруклин Хайтс, за окнами которой красиво переливались огни Бруклинского моста и Ист-Ривер, на мягком диване развалился крестный отец со стаканчиком «Перье» в руке. Он разговаривал со своим приятелем, который сидел в кресле напротив и пил джин-тоник. Молодой человек был худой, темноволосый и очень миловидный.

– Знаешь, Фрэнки, я не просто умен, я гениален, понимаешь, о чем я? Я обращаю внимание на все нюансы – определяю, что важно, а что нет, – и тщательно все обдумываю. Я слушаю, о чем говорит малохольный paisan, складываю четыре и четыре и вместо восьми получаю двенадцать! Банк, господа! Вот и ответ. К примеру, этот парень, который зовет себя Джейсоном Борном, кретин, считающий себя лучшим киллером, которым он на самом деле не является, – он ничтожество, esca, наживка для рыбы покрупнее, но он именно тот, кто нам нужен, улавливаешь? Потом, одна еврейская вонючка, будучи под кайфом, рассказывает мне все, что нужно. У этого парня только полбашки, testa balzana, и он часто не понимает, кто он такой и что делает, понимаешь?

– Да, Лу.

– И вот этот Борн оказывается в Париже, во Франции, в двух кварталах от по-настоящему большой помехи, расфранченного генерала, которого скромные ребята с другой стороны океана хотят убрать. Capisce? Понимаешь?

– Я capisco, Лу, – ответил симпатичный молодой человек из кресла. – Ты очень умен.

– Ты даже не знаешь, о чем я говорю, ты, zabaglione. Может, я вообще говорю сам с собой… Итак, у меня получается двенадцать, и я решаю, почему бы не кинуть свои верные кости, на которых всегда выпадает нужное число, понимаешь?

– Понимаю, Лу.

– Нам необходимо устранить этого чертового генерала, потому что он мешает многим хорошим людям, которым нужны наши услуги, так?

– Так, Лу. Именно меша…

– Не суетись, zabaglione. Так я и решаю про себя, почему бы нам его не взорвать, а потом не сказать, что это сделал тот горячий cannoli, ясно?

– О да, Лу. Ты по-настоящему умен.

– Так мы избавляемся от помехи и подставляем горячего канноли, этого Джейсона Борна, которого там и не было, под выстрелы, сечешь? Если мы до него не доберемся или не доберется этот Шакал, то это сделают федералы, я прав?

– Эй, это просто поразительно, Лу. Хочу сказать, я по-настоящему тебя уважаю.

– Не надо пустословия, bello ragazzo[57]. В этом доме другие правила. Иди-ка сюда и покажи мне настоящую любовь.

Молодой человек поднялся с кресла и направился к дивану.

Мари сидела в хвосте самолета, пила кофе из пластиковой чашки, отчаянно пытаясь вспомнить каждое место – каждое место, где можно было спрятаться и передохнуть, – которое они с Дэвидом использовали тринадцать лет назад. Это были и низкопробные кафе на Монпарнасе, дешевые отели; а еще мотель – где он был? – в десяти милях от Парижа, и гостиница с террасой в Аржентоле, где Дэвид – Джейсон – в первый раз сказал ей, что любит ее и именно поэтому не может остаться с ней – подлый мерзавец! А потом Сакр-Кёр, на ступенях которого Джейсон – Дэвид – встретил на затененной аллее человека, который передал им нужные сведения – что же он им тогда сказал и кто это был?

– Mesdames et messieurs, – раздался голос из динамиков. – Je suis votre capitaine. Bienvenu[58].

Пилот продолжил говорить по-французски, затем он и его экипаж повторили сообщение на английском, немецком, итальянском и наконец, с помощью девушки-переводчика, на японском языке:

– Нас ожидает очень спокойный перелет в Марсель. Расчетное время полета составляет семь часов четырнадцать минут, мы приземлимся по расписанию или с небольшим опережением графика полета около шести часов утра по парижскому времени. Приятного полета.

Мари Сен-Жак Вебб посмотрела в иллюминатор – снаружи лунный свет купался в океане далеко внизу. Она долетела до Сан-Хуана, столицы Пуэрто-Рико, и пересела на ночной рейс в Марсель, где в отделении французской иммиграционной службы в лучшем случае творилась полная неразбериха, а в худшем все работали с нарочитой неряшливостью. По крайней мере так дело обстояло тринадцать лет назад, а она снова как бы оказалась в том времени. Потом она сядет на внутренний рейс до Парижа и найдет его. Как и тринадцать лет назад, она найдет его. Она должна это сделать! Как и тринадцать лет назад, если она его не найдет, мужчина, которого она любит, погибнет.

Моррис Панов равнодушно сидел на стуле перед окном, выходившим на фермерское пастбище где-то, как он решил, в Мэриленде. Он находился в маленькой спальне на третьем этаже в больничной пижаме, и его голая правая рука подтверждала то, что он и так отлично знал. Его накачали наркотиками – он слетал к луне – на языке тех, кто обычно проводил такие процедуры. Его психику изнасиловали, грубо проникли в мозг, его самые сокровенные мысли и секреты с помощью химических препаратов вытащили наружу и обнажили.

Урон, который он при этом нанес, невозможно было измерить, и Панов это понимал; а чего он не понимал, так это почему он еще жив. Что еще более озадачивало – это весьма почтительное к нему отношение. Почему его охранник с глупой физиономией так вежлив, а пища такая обильная и хорошая? Как будто его похитители хотели, чтобы он поправил здоровье, сильно ослабленное наркотиками, и старались с возможно большими удобствами устроить его при таких сложных обстоятельствах. Но почему?

Открылась дверь, и вошел его охранник в маске, невысокий коренастый человек с хрипловатым голосом, по предположению Панова, выходец откуда-то из северо-восточной части Соединенных Штатов или Чикаго. В другой ситуации он бы мог показаться комичным, со слишком массивной головой для этой нелепой повязки супергероя комиксов, которая нисколько бы не помешала в случае чего тут же его опознать. Однако в данный момент он вовсе не казался смешным, сама его обходительность пугала. Через его левую руку была перекинута одежда психиатра.

– Вам пора одеваться, док. Я проследил, чтобы все почистили и погладили, даже белье. Как вам это понравится?

– Хотите сказать, что у вас здесь есть химчистка и прачечная?

– Конечно, нет, мы все отвозим в – э, нет, вы меня так не подловите, док! – Охранник обнажил в улыбке желтоватые зубы. – Неплохо соображаете. Решили, что я скажу вам, где мы находимся, да?

– Да нет, просто интересно.

– Да, конечно. Это как мой племянник, сын моей сестры, ему тоже все всегда «просто интересно», и он задает мне такие вопросы, на которые совсем не хочется отвечать. Типа: «Слушайте, дядюшка, а как это вы устроили меня в медицинский институт, а?» Да! Он врач, как и вы, ну, что вы на это скажете?

– Скажу, что брат его матери очень великодушный человек.

– Это да, неплохо, правда?.. Ладно, док, натягивайте ваши шмотки, и мы немножко покатаемся.

Охранник протянул Мо его одежду.

– Думаю, глупо спрашивать, куда мы поедем, – заметил Панов, вставая со стула. Он снял больничную пижаму и надел трусы.