– Вот это – дорогая шлюха! – засмеялся полковник, когда мужчина лет семидесяти прошел в сопровождении гораздо более молодой женщины в лифт. – Это отель «Солнечный» на Варшавском. Я лично проверю vouchers генерала и обрету преданного союзника, да?

Пленка все не кончалась, и Крупкин с двумя американцами начали уставать от, казалось, бесконечного и бессмысленного просмотра записи. Потом вдруг на экране появилось изображение большого собора, перед которым толпился народ. Судя по освещению, был ранний вечер.

– Собор Василия Блаженного на Красной площади, – прокомментировал Крупкин. – Теперь это музей, причем очень неплохой, но периодически какой-нибудь фанатик – как правило, иностранец – проводит там небольшую службу. Никто не вмешивается, что, конечно, на руку фанатикам.

Изображение на экране снова потемнело и замелькало, камера никак не могла сфокусироваться; оператор вошел внутрь собора вместе с потоком людей. Потом картинка установилась – возможно, оператор прислонился к колонне. В фокусе оказался престарелый мужчина, чьи белые волосы резко контрастировали с его легким черным плащом. Он шел по боковому проходу, задумчиво поглядывая на ряды икон и высокие величественные мозаичные окна.

– Родченко, – пояснил крестьянин-полковник гортанным голосом. – Великий Родченко.

Человек на экране прошел в просторный каменный угол собора, по стенам которого метались тени от двух толстых свечей. Видеокамера снова пошатнулась и поднялась немного вверх: агент, видимо, встал на что-то, чтобы оказаться выше. Картинка неожиданно стала более четкой, фигуры увеличились. Седоволосый объект подошел к другому мужчине, священнику в соответствующем одеянии, лысеющему, худому.

– Это он! – вскричал Борн – Это Карлос!

Потом на экране появился третий человек, присоединившийся к первым двум.

– Боже! – воскликнул на этот раз Конклин, вытаращив глаза. – Остановите! – Комиссар КГБ тут же выполнил просьбу с помощью пульта; картинка замерла, слегка дрожа. – Третий! Ты узнаешь его, Дэвид?

– Я знаю его, но не узнаю, – тихо ответил Борн. В его голове вспыхивали образы из далекого прошлого. Там были взрывы, белые ослепительные огни и размытые фигуры, бегущие сквозь джунгли… и потом человек, восточный человек, которого пули из автомата пригвоздили к стволу большого дерева. Внутренний экран его затуманился, и потом из тумана выступили бараки, комната, солдаты вокруг стола, деревянный стул справа, на нем сидит волнующийся, нервный мужчина. Джейсон вдруг узнал этого человека – это был он сам! Моложе, значительно моложе. И там была еще одна фигура, в военной форме, которая мерила шагами пространство перед стулом, как заключенное в клетку животное, яростно ругая человека, известного тогда как Дельта Один… Борн тяжело дышал, его глаза застыли на телеэкране. Он понял, что перед ним была постаревшая версия той сердитой шагающей фигуры из его воспоминаний.

– Зал суда в базовом лагере на севере Сайгона, – прошептал он.

– Это Огилви, – произнес Конклин отдаленным, приглушенным голосом. – Брюс Огилви… Боже, они все-таки соединились. «Медуза» вышла на Шакала!

– Это был суд, да, Алекс? – спросил Борн в замешательстве, слова его звучали неуверенно. – Военный суд.

– Да, – подтвердил Конклин. – Но судили не тебя, обвиняемым был не ты.

– Не я?

– Нет. Ты выступал обвинителем – что было весьма нехарактерно для членов вашей группы, собранной из пришедших со скамьи подсудимых. Кое-кто из армейских людей пытался тебя остановить, но у них не получилось… Мы обсудим это более подробно в другое время.

– Я хочу обсудить это сейчас, – твердо заявил Джейсон. – Этот человек на наших глазах встретился с Шакалом. И я хочу знать, кто он и что делает в Москве – с Шакалом.

– Позже…

– Сейчас. Твой друг Крупкин помогает нам, а это означает, что он помогает Мари и мне, и я благодарен ему за помощь. Полковник тоже на нашей стороне, иначе мы бы не увидели эту пленку. Я хочу знать, что произошло между мной и этим человеком, и пошли к черту все меры безопасности Лэнгли. Чем больше я узнаю о нем сейчас, тем лучше пойму, что от него ожидать, к чему быть готовым. – Борн резко повернулся к русским. – Чтобы вы поняли, в моей жизни был период, который я плохо помню, и это все, что вам нужно знать. Давай, Алекс.

– А мне бывает трудно вспомнить прошлую ночь, – сказал полковник.

– Расскажи ему, что он хочет знать, Алексей. Это не может повлиять на наши интересы. Сайгонская глава давно закрыта, как и Кабул.

– Ну, ладно. – Конклин опустился на стул и помассировал правую икру; он старался говорить непринужденно, но у него не очень получалось. – В декабре 1970 года один из ваших людей был убит во время прочесывания местности. Это сочли за случайное попадание кого-то из своих, но ты знал, что к чему. Ты знал, что он был помечен какими-то идиотами на юге базы; они это и подстроили. Этот камбоджиец был далеко не святошей, но знал все пути контрабанды, потому был вам нужен.

– Только образы, – перебил Борн. – Все, что я вижу, – только отдельные фрагменты. Я вижу, но не могу вспомнить.

– Те факты уже не имеют значения; они погребены вместе с несколькими тысячами других спорных событий. Очевидно, по вине вашего скаута тогда в Треугольнике сорвалась крупная сделка по наркотикам, и кое-кто в Сайгоне решил преподать урок. Они подлетели к вашей территории и спрятались в траве, словно были передовым отрядом. Но ты заметил их с небольшого возвышения и обрушил на них всю огневую мощь. Вы преследовали их до самого вертолета и предоставили им выбор: либо они сядут в вертолет и вы взорвете его, так что выживших не останется, либо они пойдут с вами в базовый лагерь. Они выбрали последнее и вернулись вместе с вами под дулами ваших автоматов, и ты убедил полевое командование принять множество твоих обвинений в убийстве. Тогда-то за своими сайгонскими ребятами и явился Хладнокровный Огилви.

– Потом что-то случилось, не так ли? Что-то невероятное – все смешалось.

– О да. Брюс обернул все против тебя и выставил тебя маньяком, патологическим лгуном и убийцей, который, если бы не война, давно сидел бы в тюрьме строгого режима. Он называл тебя всеми возможными обидными прозвищами и потребовал, чтобы ты раскрыл свое настоящее имя, – чего ты не сделал, не мог сделать, потому что тогда погибла бы семья твоей первой жены в Камбодже. Он пытался загнать тебя в угол и, когда это ему не удалось, пригрозил военному суду, что пожалуется на весь поганый батальон, чего суд допустить не мог… Головорезы Огилви были отпущены за недостатком доказательств, а тебя после суда физически задержали в бараках, пока Огилви не улетел обратно в Сайгон.

– Его звали Кван Су, – пробормотал Борн, качая головой вперед-назад, будто пытаясь стряхнуть кошмар. – Он был еще ребенком, лет шестнадцати или семнадцати, и посылал деньги, вырученные за наркотики, домой, в три деревни, чтобы они не умерли от голода. Другого способа помочь им не было… дерьмо! На что бы только ни пошел любой из нас, если бы наши семьи умирали от голода?

– Это не возымело бы действия на суд, и ты знал это. Тебе приходилось держать язык за зубами и принимать оплеухи Огилви. Я был там и следил за тобой и никогда раньше не видел такого контроля над своей ненавистью.

– Этого я не помню. Хотя кое-что всплывает.

– Во время того суда ты адаптировался под текущее окружение, можно сказать, как хамелеон, – их глаза встретились, и Джейсон снова перевел взгляд на экран.

– И вот он с Карлосом. Мир тесен, не правда ли? Он знает, что я Джейсон Борн?

– Откуда? – спросил Конклин, поднимаясь со стула. – Тогда еще не было Джейсона Борна. Тогда не было даже Дэвида – только партизан, известный как Дельта Один. Имен ни у кого не было, помнишь?

– Я все время забываю, что еще изменилось. – Джейсон кивнул на экран. – Что он делает в Москве? Почему ты сказал, что «Медуза» нашла Шакала? Почему?