Команда медиков завернула тела жертв и убрала их в машину, а ремонтники оттащили остатки уничтоженного фургона на пустырь, несколько напоминающий свалку. Команда подмела улицу, шутя, что не нужно слишком усердствовать, а то никто не узнает бульвар Лефевр. Четверть часа спустя работы были завершены; ремонтная машина уехала, один патрульный присоединился к ее команде, чтобы его подбросили до ближайшего полицейского телефона в нескольких кварталах отсюда. Шел уже пятый час утра, и скоро небо над Парижем озарится рассветом, и под этим небом забурлит человеческая суета. Однако сейчас единственным признаком жизни на бульваре Лефевр были пять освещенных окон в ряде каменных домов, контролируемых Карлосом Шакалом. В этих комнатах были мужчины и женщины, которым спать было нельзя. Они должны были работать ради их монсеньора.

Борн сидел на тротуаре, вытянув ноги, прислонившись к стене в углублении между витринами напротив дома, где так недавно испуганный, но любящий поспорить булочник и возмущенная монашка оказывали сопротивление полиции. Бернардин находился в похожем углублении в нескольких сотнях футов от него, напротив первого дома, где остановился фургон Шакала, приехавший за своим проклятым грузом. Их уговор был таков: Джейсон должен был пойти следом и захватить силой любого, кто выйдет первым из какого-либо из этих домов; а старый ветеран Второго бюро последует за вторым, чтобы выяснить пункт его или ее назначения, не вступая в контакт. По мнению Борна, либо булочник, либо монашка были связными киллера, и он выбрал северный конец ряда каменных домов.

Борн был частично прав, но он не предвидел возможности появления посторонних людей и транспортных средств. В 5.17 с южной стороны бульвара, позвякивая приглушенными звонками на рулях велосипедов, появились две монашки, в широких платьях, с белыми шляпами. Они остановились перед домом, который, вероятно, был главной квартирой магдаленских сестер милосердия. Дверь открылась, и еще три монашки, каждая с велосипедом, вышли и спустились по кирпичным ступенькам, чтобы присоединиться к своим сестрам. Они с достоинством водрузились на сиденья, и вся процессия тронулась вверх по улице. Единственным утешением для Джейсона было то, что сердитая монашка Карлоса заняла отдельную позицию чуть позади. Не зная, как он это сделает, зная только, что это необходимо, Борн выскочил из своего укрытия и перебежал темный бульвар. Только он добежал до теней пустующей стоянки рядом с домом Шакала, открылась другая дверь. Он присел, наблюдая, как толстый гневный булочник переваливающейся походкой быстро спустился по ступенькам и пошел на юг. «Бернардин знает свое задание», – подумал Джейсон, поднялся на ноги и побежал за своей процессией велосипедисток.

Парижское движение – невероятная головоломка, независимо от времени дня или ночи. Оно предоставляет отличный оправдательный повод для тех, кому надо куда-либо приехать раньше, или опоздать, или приехать не туда. Одним словом, парижане за рулем воплощают последние цивилизованные остатки смертельно опасного импульсивного поведения – превосходимые разве что своими коллегами в Риме или Афинах. Так было и в отношении магдаленских сестер милосердия, особенно касательно официозной клуши, следующей чуть позади. На перекрестке улицы Лекурб с Монпарнасом череда грузовиков не позволила ей последовать за своими набожными коллегами. Она помахала им, чтобы они продолжали свой путь, а сама неожиданно свернула на узкую боковую улицу, ускорив ход. Борн, чья рана, с острова Транквилити, пульсировала на шее, не стал ускоряться: в этом не было необходимости. На стене первого дома той улицы висела голубая вывеска с белыми буквами: IMPASSE, тупик; выхода с улицы не было.

Он обнаружил велосипед, привязанный к столбу с перегоревшим фонарем, и стал ждать в тени подъезда не более чем в пятнадцати футах от него. Затем поднял руку и коснулся теплой влаги на повязке вокруг шеи; кровотечение было незначительным. О боже, как устали ноги – нет, «устали» не то слово. Они ныли болью, исходящей от мышц, непривычных к той нагрузке, которую им пришлось выдержать, ритмичные движения бега трусцой или чуть быстрее не годились в качестве подготовки к прыжкам, поворотам или резким остановкам и рывкам. Тяжело дыша, он прислонился к камню, не спуская глаз с велосипеда, пытаясь подавить возвращавшуюся с бесившей регулярностью мысль: всего несколько коротких лет назад он бы даже не заметил какого-либо неудобства в ногах. Усталости бы просто не было.

Тишину предрассветной улицы прервал щелчок замка, за которым последовал скрип открываемой тяжелой двери. Это была дверь квартиры напротив привязанного велосипеда. Прижавшись спиной к стене, Джейсон достал пистолет и следил за женщиной в монашеском одеянии, поспешившей к фонарному столбу. Она завозилась с ключом в неясном свете, неловко пытаясь вставить его в скважину замка. Борн вышел из тени и быстро, бесшумно подошел к ней.

– Вы опоздаете на утреннюю службу, – сказал он.

Женщина развернулась, выронив ключ, ее черная одежда от этого движения раскрылась. Она сунула правую руку между складками робы. Джейсон ринулся к ней, схватил левой рукой ее руку, а правой сорвал с нее шляпу. Увидев открывшееся лицо, он чуть не задохнулся.

– Боже, – прошептал он. – Это ты!

– Я тебя знаю! – воскликнул Борн. – Париж… много лет назад… тебя зовут Лавьер… Жаклин Лавьер. У тебя был один из магазинов одежды… «Ле Классик» – Сен-Оноре – убитая Карлосом в Фабурге! Я нашел твое тело в кабинке для исповеди в Нейл-сюр-Сьен. Я думал, ты мертва.

Резкое, морщинистое, стареющее лицо женщины исказилось в гневе. Она попыталась выкрутиться из его хватки, но Джейсон шагнул в сторону, когда она крутнулась, и ловким круговым движением прижал ее к стене, надавив предплечьем на ее горло.

– Но ты не была мертва. Ты была частью ловушки, которая закончилась в Лувре, взорвалась возле Лувра!.. Клянусь богом, ты пойдешь со мной. В той ловушке погибли люди – погибли французы, – и я не мог объяснить им, как это случилось и кто был в ответе за это… В моей стране, если ты убьешь копа, тебе это с рук не сойдет. Здесь это тоже так; и если это копы, то они не перестают искать. О, они помнят Лувр, они помнят своих людей!

– Ты ошибаешься! – пробормотала женщина, тараща большие зеленые глаза. – Я не та, за кого ты меня принимаешь…

– Ты Лавьер! Королева Фабурга, единственный контакт к женщине Шакала, жене генерала. Не пытайся уверить меня, что я ошибаюсь… Я следил за вами обеими до самой Нейл – до той церкви со звенящими колоколами и священниками повсюду – одним из которых был Карлос! Его шлюха скоро вышла, а ты – нет. Она поспешно ушла, и я забежал внутрь и описал тебя старому священнику – если это был священник, – и он сказал мне, что ты была во второй кабинке слева. Я подошел и откинул занавеску, и ты действительно была там. Мертвая. Я решил, что тебя убили, и все происходило слишком быстро. Карлос должен был быть где-то там! До него было рукой подать, он мог быть у меня на прицеле – или я у него. Я начал бегать вокруг, как маньяк, и наконец увидел его! Увидел на улице в его черной церковной робе – я увидел его, я знал, что это был он, потому что он тоже меня увидел и побежал через дорогу. И потом я его потерял, я потерял его!.. Но у меня еще оставалась одна карта. Ты. Я распространил слух – Лавьер мертва… Именно этого от меня и ожидали, не так ли? Не так ли?

– Говорю же тебе, ты ошибаешься! – женщина больше не боролась; это было бессмысленно. Напротив, она неподвижно стояла у стены, будто надеялась, что так ей разрешат говорить. – Может, ты меня выслушаешь? – спросила она с трудом: рука Джейсона все еще упиралась ей в горло.

– И не надейтесь, леди, – ответил Борн. – Тебя уведут отсюда без сознания, и какой-то незнакомец будет помогать сестре милосердия, а вовсе не нападать на нее. Сейчас ты упадешь в обморок. В твоем возрасте это не редкость, не правда ли?