– Советую тебе посмотреть внимательнее, профессор, – ответил Бенджамин, остановившись перед Борном, изучая израненное лицо Джейсона и его окровавленную одежду. – Старость ослабила твое зрение.

– Что?

– Тебе нужны ворота, будут тебе ворота. – Тренер что-то крикнул по-русски в сторону будки. В следующую секунду мощные железные ворота опустились, закрывая вход в тоннель. Но что-то было странным. Борн не видел раньше опущенных ворот, но эти не были похожи ни на что, что он мог себе представить. Они казались… какими-то выпуклыми, искаженными, быть может. – Стекло, – сказал Бенджамин.

– Стекло? – ошеломленно переспросил Джейсон.

– На каждом конце тоннеля стеклянные стены толщиной в пять дюймов, закрытые и запертые.

– О чем ты говоришь? – но объяснений больше не требовалось. Неожиданно, подобно серии гигантских волн, бьющихся о стенки огромного аквариума, в тоннель хлынули воды Волхова. Потом внутри буйства поднимающейся, кружащейся жидкой массы появился какой-то предмет… нечто… форма… Тело! Борн уставился в шоке, вытаращив глаза и разинув рот, застыв на месте, в горле застрял крик. Он собрал оставшиеся силы и неуверенно побежал, дважды упав на колени, но с каждым шагом набирая скорость, к массивной стеклянной стене, что заперла вход. Запыхавшись, с вздымающейся грудью, он прислонил ладони к стеклу и приблизил лицо, чтобы лучше разглядеть ужасную сцену в каких-то дюймах перед ним. Одетый в гротескную военную форму, труп Карлоса Шакала бился о стальные прутья ворот. Его темные черты были искажены ненавистью, глаза – два стеклянных шара, в которых застыла сама смерть, забравшая его.

Холодные глаза Джейсона Борна смотрели на это с удовлетворением, губы плотно сжаты, лицо – лицо киллера, киллера из киллеров, который победил. Однако очень скоро проявились более мягкие глаза Дэвида Вебба, его губы разомкнулись. Возникло лицо человека, с плеч которого свалился вес всего мира, мира, за который он боролся.

– Его больше нет, Арчи, – проронил Бенджамин рядом с Джейсоном. – Этот ублюдок больше не вернется.

– Ты затопил тоннель, – просто сказал Борн. – Откуда ты знал, что это он?

– У тебя не было автомата, а у него был. Честно говоря, я уж думал, что предсказание Крупкина, так сказать, сбылось. Ты погиб, а человек, сделавший это, воспользуется кратчайшим путем наружу. Так оно и было, и его военная форма подтвердила это. Вдруг стало понятно все произошедшее с «испанским» комплексом.

– Как ты избавился от толпы?

– Я сказал им, что сверху посланы баржи, чтобы перевезти их через реку – милях в двух к северу… Кстати, о Крупкине: я должен убрать тебя отсюда. Сейчас же. Пойдем, вертолетная площадка в полумиле отсюда. Поедем на джипе. Поторопись, ради бога!

– Инструкции Крупкина?

– Прямо с его больничной койки, где он задыхается от злости и возмущения.

– То есть?

– Тебе тоже следует знать это. Кто-то наверху, из узкого круга – Крупкин не знает, кто именно, – отдал приказ: ты не должен покинуть это место ни при каких обстоятельствах. Но тогда еще никто не мог предположить, что весь чертов Новгород взлетит на воздух, и теперь это может стать нашим прикрытием.

– Нашим?

– Не я твой палач, а кто-то другой. Но я этого приказа еще не получил и во всем этом беспорядке уже не получу.

– Минутку! Куда меня повезут на вертолете?

– Держи пальцы крестиком, профессор, и надейся, что Крупкин и твой американский друг знают, что делают. Вертолет перебросит тебя в Ельск, а оттуда – самолетом до Замосця через польскую границу, где наш неблагодарный спутник, очевидно, приютил подслушивающую станцию ЦРУ.

– Боже, я все еще буду на территории советского блока!

– Подразумевается, что ваши люди ждут тебя. Удачи.

– Бен, – сказал Джейсон, осмотрев молодого человека. – Зачем ты все это делаешь? Ты нарушаешь прямой приказ…

– Я не получил приказа! – перебил его русский. – И даже если бы получил, я не бездумный робот. У вас было соглашение, и ты выполнил свои обязательства… К тому же есть шанс для моей матери…

– Больше, чем шанс, – заверил его Борн.

– Пойдем! Мы теряем время. Ельск и Замосць – для тебя только начало. У тебя впереди долгое и опасное путешествие, Арчи.

Закат опускался на острова Монтсеррат, превращая их в темно-зеленые сгустки, окруженные сверкающим голубым морем и непрерывными всполохами белой пены вокруг коралловых рифов невдалеке от берега; фоном всему этому служило оранжевое марево карибского горизонта. На острове Транквилити в четырех виллах «Транквилити Инн» над пляжем постепенно включали свет, и можно было видеть фигуры в окнах, переходившие из одной комнаты в другую и на балконы, ярко освещенные лучами заходящего солнца. Легкие дуновения ветра приносили через тропическую листву запахи гибискуса и других растений. Одинокая рыбацкая лодка с вечерним уловом для кухни гостиницы гребла через рифы к берегу.

Брендан Патрик Пьер Префонтейн вышел со своим «Перье» на балкон семнадцатой виллы, где у перил стоял Джонни Сен-Жак и потягивал ром с тоником.

– Как скоро вы снова откроетесь, по-твоему? – спросил бывший судья бостонского суда, садясь у белого металлического столика.

– Технические повреждения могут быть исправлены за несколько недель, – ответил владелец «Транквилити Инн», – но послевкусие от произошедшего здесь будет длиться еще долго.

– И все же, как долго?

– Я подожду четыре-пять месяцев, прежде чем разошлю первые рекламные буклеты – будет уже поздно для сезонных заказов, но Мари не возражает. Делать что-либо раньше не только бестактно, но и чревато тем, что снова поднимет молву… Террористы, наркоторговцы, коррумпированное правительство островов – нам это не нужно, и мы не заслуживаем этого.

– Что ж, как я уже упоминал, я могу заплатить за себя, – сказал некогда уважаемый судья Федерального окружного суда Массачусетса. – Быть может, не в размере ваших обычных сезонных расценок, друг мой, но достаточно, чтобы покрыть стоимость аренды виллы плюс немного за обслуживание.

– Я же сказал, забудь об этом. Я должен тебе больше, чем смогу когда-либо отдать. Транквилити в твоем распоряжении ровно столько, сколько тебе захочется здесь оставаться. – Сен-Жак отвернулся от перил, задержавшись взглядом на рыбацкой лодке внизу, и сел напротив Префонтейна. – Я беспокоюсь о людях там, внизу, в лодках и на пляже. Раньше у меня было три-четыре лодки, которые доставляли свежайшую рыбу. Теперь же у меня только одна лодка, работающая на нас, и остатки персонала, работающие за полставки.

– Тогда тебе нужны мои деньги.

– Брось, судья, какие деньги? Не подумай, что я лезу не в свое дело, но Вашингтон предоставил мне весьма полную информацию о тебе. Ты уже несколько лет не у дел и живешь на улице.

– Ах да, Вашингтон, – протянул Префонтейн, поднимая стакан к оранжево-лазурному небу. – Как обычно, он стоит за преступлением, вину за которое возлагает на нас.

– О чем это ты?

– Рэндольф Гейтс, вот о чем – то есть о ком.

– Эта сволочь из Бостона? Тот, что навел Шакала на след Дэвида?

– Трогательно преображенный Рэндольф Гейтс, Джонни. Преображенный во всех смыслах, кроме денежной реституции, должен добавить… Однако, несмотря на это, с умом и пониманием, которые я знавал в Гарварде много лет назад. Не самый яркий, не самый лучший, но с литературными и ораторскими навыками, создающими видимость великолепия, которого на самом деле никогда и не было.

– Что, черт возьми, ты несешь?

– Я навестил его на днях в реабилитационном центре в Миннесоте или Мичигане – точно не помню, потому что летел первым классом и выпивку приносили по первому требованию. Неважно. Мы встретились и заключили соглашение. Он переходит на другую сторону, Джонни. Теперь он собирается сражаться – законно – за людей, а не за конгломераты, скупающие и продающие на бумаге. Он сказал, что будет бороться с биржевиками и брокерами, которые делают миллионы на рынках и обходятся в тысячи и тысячи рабочих мест.