– Как он собирается это делать?

– Он был среди них. Он сам все это делал; он знает все трюки и горит желанием применить свои таланты в деле.

– Зачем это ему?

– Потому что ему вернули Эдит.

– Кто, ради бога, эта Эдит?

– Его жена… Вообще-то я все еще люблю ее. Я люблю ее с нашей первой встречи, но в то время знаменитому судье с женой и ребенком, как бы ни были они противны, не подобали такие желания. Рэнди Великий никогда не был ее достоин; быть может, теперь он восполнит упущенное за все потерянные годы.

– Разумеется, все это очень интересно, но какое отношение имеет к вашему соглашению?

– Я говорил, что лорд Рэндольф Гейтс сделал огромные деньги за эти потерянные, но очень даже продуктивные годы?

– Неоднократно. И что?

– Ну, он решил отблагодарить меня за мои услуги, которые, несомненно, способствовали устранению сложившейся ситуации, угрожавшей его жизни, – я имею в виду угрозу, исходившую из Парижа. Особенно в свете известной мне информации… Знаешь, после нескольких кровопролитных боев в суде, я думаю, он может быть назначен судьей. Гораздо выше даже, чем я, наверное.

– И?

– Если я буду держать язык за зубами, уберусь из Бостона и, в связи с болтливостью, буду держаться подальше от дел, то его банк станет переводить мне пятьдесят тысяч долларов ежегодно до конца моих дней.

– Боже правый!

– То же самое сказал себе и я, соглашаясь на это. Я даже сходил на церковную мессу, впервые за последние тридцать с лишним лет.

– Однако ты не сможешь больше вернуться домой.

– Домой? – Префонтейн слегка рассмеялся. – А был ли у меня дом? Неважно. Возможно, я нашел себе другой. Через джентльмена по имени Питер Холланд из Центрального разведывательного управления меня представили вашему другу, сэру Генри Сайксу в Монтсеррате, который, в свою очередь, представил меня отставному лондонскому адвокату по имени Джонатан Лемюэль, уроженцу островов. Мы неплохо ладим, но ни один из нас не готов к другому «дому». Мы могли бы открыть консалтинговую фирму как специалисты по американским и великобританским законам, касающимся экспорта и импорта. Конечно, нам придется попотеть, но мы справимся. Я предполагаю прожить здесь не один год.

Сен-Жак быстро встал из-за стола, чтобы снова наполнить стакан, недоверчиво глядя на лишенного звания бывшего судью.

Моррис Панов медленно и осторожно вышел из своей спальни в гостиную восемнадцатой виллы, где в кресле-коляске сидел Алекс Конклин.

– Мне понадобилось почти двадцать минут, чтобы вставить этот бесполезный придаток в рукав! – сердито пожаловался он.

– Надо было позвать меня, – сказал Алекс, развернувшись в коляске от телефона. – Я уже чертовски быстро могу гонять на этой штуке. Конечно, до того был двухгодичный опыт с моим квазимодовым протезом.

– Спасибо, но я предпочитаю одеваться сам – как и ты наверняка предпочитал ходить сам, как только тебе подогнали протез.

– Это первый урок, доктор. Подозреваю, об этом есть и еще что-то в закоулках твоего мозга.

– Есть. Это называется тупость или, если тебе больше нравится, упрямая глупость.

– Нет, это не так, – возразил офицер разведки в отставке, едва его глаза поравнялись с глазами Панова, когда тот медленно опустился в кресло.

– Нет… не так, – согласился Мо, вернув Конклину его взгляд. – Первый урок – неконтролируемость. Бери столько, сколько сможешь унести, и продолжай набирать еще.

– Есть и хорошая сторона, – сказал Алекс, улыбаясь и поправляя бинты вокруг горла. – Со временем это становится легче, а не труднее. Ты учишься новым трюкам каждый день; удивительно, на что способны наши маленькие серые клетки.

– Серьезно? Мне надо будет как-нибудь изучить эту область… Я слышал, ты говорил по телефону. Кто это был?

– Холланд. Провода на всех теневых каналах между Москвой и Вашингтоном перегрелись, каждый телефон тайной связи на обоих концах надрывается от звонков, поскольку все думают, что произошла утечка, и их люди будут в ответе.

– «Медуза»?

– Ты никогда не слышал этого имени, я никогда не слышал этого имени, и никто, кого мы знаем, никогда его не слышал. И так более чем достаточно кровопролития на международных рынках – не говоря уже о настоящей пролитой крови, – чтобы усомниться в здравомыслии контролирующих институтов обоих правительств, которые, очевидно, ослепли или просто тупы.

– Как насчет «просто виновны»? – спросил Панов.

– Слишком немногие из верхов действительно виноваты, чтобы санкционировать уничтожение целого – таков вердикт Лэнгли и площади Дзержинского. Главные марионетчики в Госдепартаменте и в кремлевском Совете министров согласны. Ничего не удастся достичь путем преследования или разглашения неправомерных действий – как тебе это нравится, неправомерные действия? Убийства, заказные убийства, похищения, вымогательство и крупномасштабная коррупция с использованием организованной преступности по обе стороны Атлантики теперь так удобно называются «неправомерными действиями»! Они говорят, что лучше спасти оставшееся, причем как можно оперативнее.

– Это мерзко.

– Это действительность, доктор. Ты вот-вот станешь свидетелем одной из самых больших операций прикрытия в современной истории, причем организованной мощными суверенными государствами… И главная мерзость заключается в том, что, похоже, они правы. Если полностью выставить «Медузу» на всеобщее обозрение – а она выставится именно полностью, если вообще выставится, – люди в ярости разорвут ублюдков на части – и многих из них напрасно, запятнанных только косвенным отношением. Такие действия порождают пустые кресла на высоких постах, а сейчас не время для каких-либо пустот. Уж лучше знакомые тебе черти, чем те, что придут потом и которых ты не знаешь.

– Так что же произойдет?

– Откуп, – произнес Конклин задумчиво. – Сеть «Медузы» раскинулась настолько широко как географически, так и структурно, что ее почти невозможно распутать. Москва высылает Огилви назад с командой финансовых аналитиков, и вместе с нашими людьми они начнут процесс демонтажа. В конечном итоге Холланд предвидит тихий, необъявленный экономический мини-саммит, куда будут созваны всевозможные финансовые министры НАТО и стран Восточного блока. Везде, где активы «Медузы» могут быть самодостаточны или поглощены их местными экономиками, так поступят, с ограничительными соглашениями для всех сторон. Главное – не допустить финансовой паники из-за массовых закрытий производств и множественных банкротств компаний.

– Тем самым похоронив «Медузу», – сказал Панов. – Опять история, не записанная и не признанная, как это было с самого начала.

– Это превыше всего, – согласился Алекс. – Об этой истории нельзя поведать миру.

– А что с людьми, вроде Бартона из Объединенного комитета и Аткинсона в Лондоне?

– Всего лишь курьеры и фасад; они вне игры по причине здоровья, и, поверь мне, они это понимают.

Панов поморщился, пытаясь устроиться поудобнее в кресле.

– Это, конечно, не компенсирует преступления Шакала, но он сыграл определенно положительную роль, не так ли? Если бы вы за ним не охотились, то не нашли бы «Медузу».

– Злая ирония судьбы, Мо, – согласился Конклин. – Но я не собираюсь представлять его за это посмертно к награде.

– Я бы сказал, это больше, чем просто ирония судьбы, – заявил Панов, качая головой. – В конечном итоге, Дэвид был прав. Вынужденно или случайно, связь все-таки была. Кто-то в «Медузе» нанял киллера или киллеров, использовавших имя Джейсон Борн, чтобы ликвидировать очень заметную фигуру на собственной территории Шакала; кто-то знал, что делал.

– Ты имеешь в виду Тигартена.

– Да. Поскольку Борн числился в черном списке «Медузы», наш патетический перебежчик, Де Соле, должен был рассказать им об операции «Тредстоун» – быть может, не название, но по крайней мере ее суть. Когда они узнали, что Джейсон-Дэвид – в Париже, они использовали все тот же первоначальный сценарий: Борн против Шакала. Убив Тигартена так, как сделали это они, эти люди были уверены, что тем самым получили самого лучшего помощника, чтобы выследить и убить Дэвида.