– Это я – я причаливаю! Прекратите огонь, черт возьми!

– Это вы, mon? – раздался то радио неуверенный голос.

– Ты хочешь получить зарплату на следующей неделе?

– Конечно, мистер Сент-Джей.

Громкоговорители на пляже на время заглушили ветер и гром с Бас-Тер.

– Все на пляже, прекратите стрелять! Это своя лодка, mon! Это наш босс-mon, мистер Сент-Джей!

Катер выскочил из воды на темный пляж, двигатели взревели, винты зарылись в песок, заостренный корпус смялся, не выдержав натиска. Сен-Жак распрямился из позы эмбриона и перемахнул через планшир.

– Двадцатая вилла! – заорал он, продвигаясь под дождем по пляжу к каменным ступеням, ведущим к дорожке. – Вы все, быстро туда!

Он бежал по мокрой от дождя лестнице и неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что все его естество взорвалось тысячью горящих осколков. Выстрелы! Один за другим. В восточной части аллеи! Его ноги работали все быстрее и быстрее, перескакивая через две, а то и три ступени за раз; он добрался до дороги и, словно одержимый, понесся к вилле номер двадцать, в замешательстве оглянулся направо, и это только усилило его опасения. Люди – мужчины и женщины из его служащих – столпились около входа в четырнадцатую виллу!.. А кто там живет?.. Господи, судья!

Его легкие не справлялись, мускулы и сухожилия ног были готовы порваться, когда Сен-Жак добежал до дома сестры. Он проломился сквозь ворота, подбежал к двери, бросился на нее, выбил и влетел внутрь. Его глаза расширились вначале от ужаса, а потом от невыразимой боли, и он с криком рухнул на колени. На белой стене с убийственной четкостью темно-красным были написаны слова:

Джейсон Борн, брат Шакала.

– Джонни! Джонни, прекрати! – Голос сестры ворвался в его уши, она обвила его голову одной рукой, вторую протянула над ним, схватив за волосы, и едва не выдернула их из головы. – Ты слышишь меня? Братишка, с нами все в порядке! Дети на другой вилле – мы в порядке!

Лица вокруг него и над ним постепенно обретали прежние черты. Среди них были и два старика, один из Бостона, другой из Парижа.

– Вот они! – закричал Сен-Жак, бросаясь вперед, но его остановила Мари, повиснув на нем. – Я убью этих ублюдков!

– Нет! – вскрикнула его сестра, сдерживая его, ей помогал охранник, чьи сильные чернокожие руки держали ее брата за плечи. – Сейчас они наши лучшие друзья.

– Ты не знаешь, кто они! – кричал Сен-Жак, пытаясь освободиться.

– Нет, мы знаем, – перебила Мари, понизив голос и приблизив губы к его уху. – И знаем достаточно, чтобы понять, что они приведут нас к Шакалу…

– Они работают на Шакала!

– Один работал, – сказала его сестра. – Другой никогда и не слышал о Карлосе.

– Ты не понимаешь! – прошептал Сен-Жак. – Это те старики – «парижские старики», армия Шакала! Конклин позвонил мне в Плимут и объяснил… они убийцы!

– Опять-таки, один был убийцей, но больше им не является; ему больше нет смысла убивать. Другой… ну, другой – просто ошибка, глупая, жестокая ошибка, это все, что он собой представляет, и надо благодарить бога за это – за него.

– Это невозможно!..

– Невозможно, – согласилась Мари, кивнув охраннику, чтобы тот помог ее брату подняться. – Пойдем, Джонни, нам нужно поговорить.

Шторм улетел, словно неистовый непрошеный гость, скрылся в ночи, оставив после себя следы своей ярости. Сквозь восточный горизонт пробивалась заря, постепенно сквозь туман заливая светом голубовато-зеленые острова Монтсеррат. Первые лодки осторожно и неторопливо поплыли к привычным местам рыбалки, от улова зависело выживание в течение еще одного дня. Мари, ее брат и два старика сидели вокруг стола на веранде незанятой виллы. За кофе они провели почти целый час, спокойно обсуждая ужасные события прошедшей ночи, бесстрастно выделяя факты. Престарелому фальшивому герою Франции обещали сделать все необходимое для похорон жены, как только восстановится телефонная связь с большим островом. Если возможно, он хотел бы похоронить ее на островах; она поймет. Во Франции ей не светило ничего, кроме позорной дешевой могилы. Если это возможно…

– Это возможно, – сказал Сен-Жак. – Благодаря вам моя сестра жива.

– Из-за меня, молодой человек, она могла погибнуть.

– Неужели вы убили бы меня? – спросила Мари, изучающе глядя на старого француза.

– Конечно, нет, после того как я узнал, что Карлос собирается сделать со мной и моей женой. Он нарушил договор, а не я.

– А до того?

– Когда я еще не нашел шприцы, понимал ли я, что от меня требуется?

– Да.

– Трудно сказать; договор есть договор. Моя жена мертва, и ее смерть в какой-то степени была вызвана сознанием того, что от меня требуют совершить ужасный поступок. Выполни я это поручение, и, возможно, она бы осталась жива, понимаете? С другой стороны, даже несмотря на ее гибель, я не могу винить во всем монсеньора – без него годы относительного счастья были бы невозможны… Я просто не знаю. Я готов был по его просьбе лишить вас жизни – убить вас, но только не детей… и не делать остального.

– Чего остального? – поинтересовался Сен-Жак.

– Лучше не спрашивайте.

– Я думаю, вы бы меня все же убили, – сказала Мари.

– Говорю вам, не знаю. Здесь не было ничего личного. Вы не были для меня человеком, а просто частью сделки… Однако, как я уже сказал, моей жены больше нет, а я старый человек, и жить мне осталось недолго. Быть может, посмотри я вам в глаза или услышь мольбы детей – и, кто знает, возможно, я бы направил пистолет на себя. А может, и нет.

– Боже, вы настоящий убийца, – тихо произнес брат.

– И много кто еще, мсье. Я не ищу прощения в этом мире; другое дело мир иной. Ведь всегда бывают обстоятельства…

– Французская логика, – вставил Брендан Патрик Пьер Префонтейн, бывший судья первого окружного суда Бостона, и рассеянно потрогал ободранную кожу на шее пониже опаленных седых волос. – Слава богу, мне никогда не приходилось спорить перед les tribunals[24]; обычно ни одна сторона не признает себя виновной. – Лишенный практики адвокат усмехнулся. – Вы видите перед собой преступника, справедливо допрошенного и справедливо осужденного. Единственное обстоятельство, которое снимает с меня обвинения, – это то, что меня поймали, тогда как столько других не были и не будут отданы правосудию.

– Вероятно, мы все же похожи, Monsieur le Juge[25].

– Сэр, если уж сравнивать, то мой жизненный путь чем-то напоминает жизнь святого Фомы Аквинского…

– Что же насчет шантажа? – перебила Мари.

– Нет, на самом деле в мои обязанности входило должностное преступление. Получить вознаграждение за принятие нужных решений – это… Господи, вы же знаете, у нас, бостонцев, большие зубы! А в Нью-Йорке это вообще стандартная процедура: оставляете свои денежки главному судье, столько, чтобы хватило на всех.

– Я не о Бостоне говорю, меня интересует, почему вы здесь. Это же шантаж.

– Ну, вы утрируете, хотя в принципе это верно. Как я вам уже сказал, человек, который мне заплатил, чтобы я узнал, где вы находитесь, также заплатил мне изрядную сумму за молчание. В связи с этим и так как у меня не очень плотный график визитов, я решил, что будет логично провести небольшое расследование. Подумайте сами, если мои столь скромные сведения принесли так много, сколько же я смогу получить, если узнаю чуть больше?

– Мсье, вы тут что-то, кажется, говорили о французской логике? – перебил его француз.

– Просто по ходу дела, – ответил бывший судья, бросив быстрый взгляд на Жан-Пьера, и снова повернулся к Мари. – Однако, моя дорогая, я наткнулся на нечто, что очень сильно помогло в моих переговорах с клиентом. Проще говоря, ваша личность была засекречена и находилась под защитой правительства. Это была серьезная информация, которая напугала одного очень солидного и влиятельного человека.