Это музыкальное сопровождение, кепарики на головах зайцев, их спортивные костюмы и шлепанцы на лапах, а также четки с ключами явно указывали на их род занятий. Картину довершали недопитые полторашки пива прямо на земле и авоська еще с тремя полными в ногах у балалаечника.

Связываться с местным аналогом гопоты не хотелось, и Настя ускорила шаг…

…И в этот момент они ее заметили.

«Глупо пытаться проскользнуть побыстрее — это же зайцы!» — промелькнуло в голове несколько секунд спустя, когда все трое уже практически стояли перед ней. Настя как можно незаметнее попыталась оглянуться, — площадь была пуста.

Мельком она отметила, что избиты они знатно — у двух еще не отошли глаза от отеков, у третьего на морде красовались плохо приклеенные пластыри, из-под которых виднелись ссадины. Шерсть под пластырями то ли выщипали, то ли криво выстригли.

— Эй, подруга, стопэ! Стопэ, я сказал! Сама с какого раёна? — начал оказавшийся ближе всего балалаечник — назвать его певцом язык не поворачивался. Инструмент небрежно болтался в его лапе.

В принципе, она могла бы просто широко улыбнуться — как правило, даже с нежитью это прокатывало. Более того, Настя не сомневалась, что в случае с зайцами демонстрация клыков расставит приоритеты правильно. Но начинать так знакомство с жителями Лукоморья, пусть даже с этой шпаной, не хотелось.

«Ладно, мы пойдем другим путем…» — вспомнила она известную цитату и покосилась на статую невдалеке.

— Пацанчеги, вы чо, какая подруга? Кого во мне увидели? — как можно дружелюбнее произнесла она.

Но эффект оказался противоположным тому, что она ожидала:

— Ы-ы-ы, ма-а-асквичка! — провыл в восторге один из подпевал и подался к ней всем телом. — Дай айфончик отработаю!

Второй демонстративно, с цыканьем, сплюнул вбок, сверкнув золотой фиксой, и тоже придвинулся поближе.

Настя почувствовала страх: уроки орфоэпии[1] для дикторов и корреспондентов, которые она прилежно посещала на телевидении, кажется, сыграли с ней злую шутку. Изначально целью занятий было искоренение из ее речи южнорусского фрикативного «г», из-за которого ее лишали прямых включений, но в сложившейся ситуации ее произношение оказалось слишком литературным. Слишком.

Кроме того, она поняла, что зайцы на взводе после пива и горят желанием отомстить за свое избиение кому угодно, что клыки их не проймут, а могут только раззадорить. В конце концов до них дойдет, конечно, с кем они связались, но будет поздно.

Надо выкручиваться по-другому.

— Хорош трындеть! Вотжеть собралось бакланов на одном гектаре! Нарисовались на всю путь — не сотрешь… — протараторила она с выражением, как разговаривала бы с хулиганами «на селе», отчаянно надеясь, что зайцы обратят внимание на один-единственный во всей фразе фрикативный звук.

«Что им сказать? Что им еще сказать?!» — отчаянно думала она, не замечая, что зайцы действительно застыли в недоумении.

— Не понял, дык откуда ты? — наконец отреагировал балалаечник, морща лоб и почесывая затылок.

И тут она вспомнила! Как вообще она могла забыть тот разговор с хулиганами, когда поехала к подруге в соседний район и оказалась одна на дороге?! Главное — сослаться на того, кто может быть для шпаны авторитетом!

— Откуда я — не ваш базар, не ваша тема! А вас большой хвостатый к себе ждет, царапы точит! — с внезапно появившимся достоинством ответила Настя.

— Ты чо, глючишь? — с еще большим недоумением откликнулся лидер компании, а один из подпевал поддержал:

— Какой хвостатый?..

На секунду повисла пауза…

Вдруг она в буквальном смысле услышала, как у кого-то из них пресеклось дыхание, все трое мигом переглянулись, и балалаечник крикнул:

— Шуба! Атас! Валим!

«Дошло!» — выдохнула Настя, и через считаные секунды ничто, кроме забытой на крыльце дома культуры авоськи с пивом и колышущихся кустов, не напоминало, что она только что была не одна на площади.

Еще не отойдя от напряжения, прокручивая в голове все произошедшее, она как-то неожиданно для себя оказалась перед одноэтажным кирпичным зданием с озарявшей пол-улицы неоновой вывеской «СЕЛЬПО 25/8». Против ожидания, тротуар у входа был пуст, хотя в родном селе Насти перед подобными магазинчиками всегда толпился народ — кто-то чем-то по мелочи торговал, мелкие компании распивали пиво и кое-что покрепче, кто-то просто приходил к магазину пообщаться и узнать последние новости.

«Будем надеяться, пустынно здесь не потому, что эта самая Зинка такая грозная и всех разогнала…» — подумала она и решительно толкнула тяжелую дверь.

И сразу услышала чье-то унылое безнадежное нытье:

— Зин… А Зин… Ну отпусти в долг…

Ответа не было.

— Ну Зина-а-а… Ну хочешь, я тебе… Паспорт? В залог? А? Зи-и-и-ин…

Тишина.

— Ну Зиночка! Ну лапушка моя! Хочешь, я тебе самоцветов достану? Янтаря? Со дна морского? Я место знаю, мне еще Яшка-старатель показал…

Молчание.

— Голуба моя! Зиночка… Зинулечка, я ведь всегда отдавал! Ну ты же сто лет меня знаешь! Зиночка, а помнишь, как мы…

— Пошел. Вон. — Все помещение, словно оперный зал, заполнило низкое звучное контральто.

Сказано было так весомо, что от прилавка будто сдуло маленького, едва по шею Насте, тощего мужичка с торчащей бороденкой, в куцем пиджачке и потертых джинсах с пузырями. У самой двери он обернулся и, погрозив кулачком в бессильной злобе, просипел:

— Ух, Зинка! Ух! Зар-р-раза!

Дверь бухнула, и Настя поспешила подойти к прилавку. И замерла.

Зина была величественной сама, и все в ней было величественным — только так казалось возможным описать продавщицу. Пышные золотистые волосы с начесом увенчивались белоснежной кружевной шапочкой, светло-голубой халат с белым воротничком и манжетами открывал потрясающее декольте, на котором покоилось золотое колье с бирюзой. Такой же бирюзой сияли крупные серьги, перстень и браслет. Глаза царицы поставок и продаж были опущены, веки с длинными тщательно прокрашенными ресницами полуприкрыты, но Настя не сомневалась: когда она соизволит одарить взглядом, он окажется таким же ослепительно бирюзовым. Нежно-округлые щеки, подбородок с ямочкой, ухоженные брови и темно-розовая помада, сочетавшаяся с бирюзой, довершали образ.

Полные руки царицы с модным аквариумным маникюром, тоже в голубых и розовых тонах, покойно лежали на прилавке. По правую стояла большая открытая коробка с конфетами «подушечки»[2], чье разноцветье посверкивало сквозь вощеную бумагу. По левую — несколько поставленных друг на друга небольших ящичков с пирожными разных сортов.

За спиною у Зинаиды на полках красовались другие ее сокровища: хлеба — белые, серые и черные, бублики с маком и без, калачи, рогалики и булочки, на нижней полке крупы — россыпью и в фасовке, над хлебом — расставленные пирамидками банки сгущенки и консервов самого разного рода и вида. На отдельной полке лежали карамельки и батончики, видимо, менее популярные здесь, чем «подушечки», — с ценами за сто граммов, и шоколадные конфеты — в коробках и россыпью на самом верху, рядом с ними — другие недешевые сладости, а в отдельном стеклянном шкафу — алкоголь… Эти красоты невозможно оказалось охватить взглядом за один раз — это сельпо было идеальным, в нем можно купить все, поняла Настя.

Внезапно Зина медленно вздохнула. Потрясающее зрелище — Рубенс и Кустодиев отдали бы полжизни, чтобы посмотреть на него хоть глазком, а чтобы запечатлеть — еще половину из оставшегося срока.

— Жалко, хорошим домовым был… — нежно пропела она будто самой себе.

— Много задолжал? — сообразив, что речь идет о сбежавшем маленьком мужичке, спросила Настя из вежливости.

Зинка плавно покачала головой:

— Нет. Просто Нинка просила не продавать ему по будням, — снова завораживающе вздохнула она, и вдруг, плавно подняв бирюзовый взгляд, словно включилась: — Вам чего?

Настя растерялась, потом вспомнила, зачем пришла, и снова растерялась, не зная, как сказать, что она от Кота-Ученого:

— В общем, Кот… поручил… Ну, Федя который… Нет, в общем… Это… Тьфу…