— Почему я не узнала его сразу? — сквозь слезы прошептала она. — Я не могу это понять. Почему я забыла о нем? Почему я это вспоминаю только сегодня, почему именно в этот день, в день его смерти?

Ей нельзя было делиться информацией ни с кем об этом — подписка о неразглашении! В противном случаи, она могла сесть в тюрьму. Так, по крайней мере, ей сказали военные. Или могло произойти что-то ужасно, она боялась об этом думать. Она не могла поделиться этим даже с близкими. И должна была носить все в себе, до конца своей жизни.

— Он просил меня о помощи. Ну, не узнала я его. Да и вид у него был соответствующий грязному бездомному, — объясняла она сама себе. — Почему, почему, почему? — сквозь слезы.

Она хотела написать об этом Владиславу, но руки дрожали. Страх сковывал. Она не имела право об этом рассказывать. Каждый раз, когда Николаевна хотела поделиться об этом с кем-то, страх моментально овладевал ею. И она замыкалась в себе. А ей так была необходима поддержка, дабы пережить эту дату. А еще в тот день у нее появился собеседник, собеседник в отражении.

Она резко встала со стула, ей хотелось закричать, но что-то сдерживало. Возможно воспитание или еще что-то. Она постоянно прогоняла тот день в своей голове. Яркие вспышки воспоминаний тех событий одолевали ее, как раскаты грома. Военные, взгляд несчастного и выстрел! Выстрел пугал ее больше всего. Сердце начало стучать с бешеной скоростью. Она вздохнула и задержала дыхание.

— Я ничего не могу сделать, — сказала она. — Я должна… — запинаясь. — Я должна молчать, — переводя взгляд на зеркало. — Так ведь? — качая сама себе головой. — Наверно, — вздыхая, она села обратно на стул.

Она еще раз глубоко вздохнула.

— Я не помогла ему, я отвергла его, — продолжала она шептать сквозь слезы. — Прости меня, прости, — лицо Анны заливали слезы. — Боже, как же тяжело. Да, что со мной? — она рыдала.

Женщина перевела взгляд на зеркало и увидела себя с потекшей тушью.

— Тварь ты, Илья, — выдохнула она. — Тварь!

Бумаги на ее рабочем столе постепенно становились мокрыми.

У человека всегда есть выбор, но сделать его не так просто, он не думает о других вариантах. Он не предполагает об ином исходе, он и не осознает глобальность своей проблемы. Его интеллект играет в этом особую роль, как и его мировоззрение, у каждого это имеет индивидуальный порядок. Он верит в лучшее разрешение вопросов, отбрасывая рациональность, погружаясь в грезы. А проблемы так и остаются не решенными, они остаются в результате отсутствия сделанного выбора…

отрывок из сборника лекций

„Человек и его предпочтение, выбор“

психиатр и педагог

Отфрид Шейдеман

1913 год н. э.

Полуостров, Республика Крым, 10 июля 2020 года.

На дворе стояло прохладное летнее утро. Недавно проснувшееся солнце уже успело прогреть землю, но воздух был еще по ночному свеж. Слабый ветерок, покачивая из стороны в сторону, двигал щит вблизи дороги с надписью: „ГБУЗ Севастопольская городская психиатрическая больница[1]“. А чуть ниже, поверх старой, с еле заметными бугорками облезшей краски, обновленная надпись: „Фиолентовское шоссе № 15“. Недалеко от щита стояло серое трехэтажное здание. Вокруг его окружали густые деревья. Не доходя до третьего этажа, они создавали сказочный уют для работников и пациентов больницы. Но, после минувшей субботней побелки, некоторые деревья выделялись из общего вида, что немного портила тот уют, которые восполняли туи и небеленые молодые березки. Недавно прошедший капитальный ремонт придавал вид совершенно нового здания. Одна часть строения находилась на возвышенности, а другая, на уходящем склоне, открывала на поверхность нулевой этаж. Там располагались гаражи и служебные помещения. Вокруг стоял бетонный, но не высокий забор скрывавший малую часть больницы.

Звонкий щебет птиц царил в округе. Их прекрасное пение доносилось через открытые окна, наполняя помещение жизнью. Яркие лучи солнца, пробиваясь через наполовину опущенные жалюзи, падали на рабочий стол Анны Черевко. А красная ваза с нарциссами игриво переливалась, отдавая отблеском на бумажные обложки рабочих папок. Вторая половина окон, впуская весь оставшийся свет, нагревала пластиковый подоконник с тлеющей ароматической палочкой. Запах сандала с какой-то дополнительной примесью витал в воздухе, все это создавала для нее гармонию и уют.

В своем кабинете профессор, как обычно, придя очень рано, была всецело погружена в работу. Несмотря на плотный график, она спокойно писала отчет, одновременно конспектируя мысли для предстоящей лекции. На столе стояла большая бежевая кружка с горячим черным кофе без сахара. Это утро казалось ей идеальным, отличное настроение вдохновляла ее и наполняла силами.

На стенах висели ее любимые репродукции, такие как „Тайная вечеря“ Леонардо Да Винчи, „Постоянство памяти“ Сальвадора Дали, „Данте и Вергилий в аду“ Вильяма Бугро, „Сад земных наслаждений“ Иеронима Босха, а также гравюры „Меланхолия“, „Немезида“, „Четыре всадника Апокалипсиса“, „Битва архангела Михаила с драконом“ и „Ангел с ключом от Ада“ Альбрехта Дюрера. Но и это было еще не все. Рядом так же висели и другие картины известных севастопольских авторов, изображавших Черное море в Севастопольской бухте. Пальма, растущая из огромного черного пластикового горшка, у окна и денежное дерево на сейфе с документами придавали интерьеру определенную законченность композиции.

Анна отложила рукопись и взяла кружку с еще горячим кофе, продолжая мыслительный процесс, вспоминая распорядок дня и тексты прошлых лекций. Внезапно ее отвлек щебет птиц за окном, и она приподняла голову. С третьего этажа открывался прекрасный вид: голубое небо, чистое, без единого облака, уходило до самого горизонта к морю, сливаясь в единую линию с приближающимися торговыми судами. Вид из окна превращался в живую картину, подобную тем, что выносили на продажу художники перед театром Луначарского в районе Приморского бульвара.

Черевко любила смотреть на горизонт. Ее каждый раз одолевало чувство тревоги и ожидание. Ожидание отца из долгого плаванья. Она знала, что отца ее уже давно нет, но чувство вновь и вновь рождалось в ее сердце. Анна по-прежнему смотрела вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт, где море соприкасалось с небом.

Тяжело вздохнув, Черевко закрыла глаза.

— Папочка, как мне тебя не хватает, — прошептала она, и по щеке пробежала маленькая капелька.

Она потянула носом, ладонью вытерла слезы и посмотрела на свой рабочий стол. Анна вновь вздохнула.

— Сколько мне до отпуска? — спросила она себя вполголоса, бросая взгляд на календарь у стены.

Изображение на календаре было ярким и ненавязчивым, с бухгалтерской тематикой и с большой кучей денег. Анна вновь улыбнулась, рассматривая рисунок, на котором в офисном одеянии кот и кролик, засучив рукава, считали деньги.

— Тот плакат был не такой пестрый, — подумала она, вспоминая календарь за прошлый год. — Так, ладно, — уже вполголоса. — Где это пищалка.

Анна судорожно выдвинула ящик стола. В нем что-то пискнуло, и она взяла в руки резинового зверька. Женщина сразу сжала его в руке. Игрушка запищала, выпучивая глаза, в тот же момент рассмешила профессора. Она еще раз сжала игрушку, и вновь раздался писк. Анна отложила антистрессовое приспособление в сторону и еще раз выдвинула ящик.

— Черт! — выдыхая. — Вот где я его оставила, — доставая документ. — Сжечь бы его.

На бумаге виднелись заголовки: „Свидетельство о расторжении брака“, а ниже дата „26 мая 2016 год“. Николаевна пустила слезу, вспоминая разговор с доктором, который круто изменил ее жизнь.

— Добрый день, — сказал человек в белом халате. — Садитесь, — указывая на два стула, что стояли у стола врача.