К маме мы заехали в первую очередь. На радушное гостеприимство я, естественно, не рассчитывала, но никак не думала, что ждать её около дома придётся сорок минут. Ослепительная блондинка Мишель появилась в сопровождении тщедушного человечка, катившего мой чемодан.

— Свободен, Клод, — мама взмахнула изящной ручкой, и человечек исчез. — Ева, солнышко!

Мы обменялись ритуальными поцелуйчиками и спектакль начался…

— Ева, дорогая, так он не француз?! А что он делает в Париже? Какой милый юноша, но…

Между тем милый юноша криво улыбался, вцепившись в ручку моего чемодана, и, вероятно, не очень понимал свою молчаливую роль. А мамочка продолжала изображать гламурную француженку, ни слова не понимающую по-русски:

— Но мне кажется, что ему не достаёт аристократического лоска…

Зато твой медвежаб — просто эталон утончённой аристократии! И весь лоснится!

— Надеюсь, у вас это несерьёзно? — мамочка смотрела на меня с жалостью, а на Ромку с покровительственным снисхождением.

Ты бы себя пожалела, мамочка…

Я расцеловала заигравшуюся родительницу и произнесла по-русски:

— Спасибо, мамуль! Я знала, что мой Ромка тебе сразу понравится и очень рада, что вы познакомились. И спасибо за приглашение, но, к сожалению, мы не сможем его принять. Слишком соскучились друг по другу и нам уже не терпится остаться вдвоём. Пока, мамуль, и медвежутке передавай привет!

— Аdiós, — растерянно пробормотал Ромка, когда я потащила его к ожидающей нас машине, а в ответ на мой истерический хохот прошептал: — Из тебя отвратительная актриса, между прочим!

— А из тебя француз! А, впрочем, и испанец тоже.

— Adieu, — обиженно пролепетала вслед мамочка.

Лимузин с моими вещами давно отпущен на свободу, от почерневшей реки веет прохладой, а мы спасаемся в объятиях друг друга.

— Ты не замёрзла? — прервав поцелуй, Ромка гладит мои обнажённые плечи и с удивлением замечает: — Надо же, горячая.

— Жаркая, — поправляю его.

Мы уже давно подпираем каменное ограждение на набережной Монтебелло, но, несмотря на близость воды, мне действительно не холодно.

— А может, у тебя температура?

— Однозначно — сорок шесть и шесть, и всё из-за тебя. Ведь я неизлечимо больна тобой, Ромка.

Он тихо смеётся мне в макушку, крепко прижимая меня к себе.

Никогда не отпускай меня!..

— У тебя очень красивая мама, — неожиданно произносит Ромка. — Но вы с ней совершенно не похожи.

— Комплимент в десяточку, Ром! Ты мне бессовестно льстишь, — ворчу я, заставляя его развеселиться.

— Ты просто другая, Лялька, и несоизмеримо лучше.

Уж, конечно, лучше! Кажется, моя мамуля сегодня приложила максимум усилий, чтобы Ромка запомнил её красивой. Только красивой. И мне остаётся лишь с грустью признать очевидное:

— Ром, мне очень жаль, что у тебя не сложилось с моими родителями, но я их люблю и, возможно, когда-нибудь у нас получится…

— Мне кажется, Ляль, у нас уже всё отлично получилось. Мама твоя — прелесть, а отец… Я, конечно, видел немало людей прелестнее его, но думаю, мы с ним поладим.

Я с недоверием вглядываюсь в Ромкино лицо, а он незамедлительно одаривает меня своей ухмылочкой и добавляет:

— Ну-у, я надеюсь, что он не будет опекать меня слишком усердно. Эй, а что это у нас глазки заблестели?

Могла ли я надеяться, что два самых дорогих для меня человека перестанут враждовать? Я надеялась… Понимаю, что до дружбы ещё слишком далеко, а возможно, и бесконечно… Но главное — это готовность к компромиссу, и Ромка делает этот шаг ради меня. А я… я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы не разрушить и даже не пошатнуть этот хрупкий мостик доверия.

— Ром, я говорила уже, что люблю тебя?

Сердце Парижа… Именно здесь, на острове Сите, соединенном с городом девятью великолепными мостами, началось зарождение французской столицы. Даже ночью на острове не бывает тихо. Этот чудесный, утопающий в буйной растительности, зелёный уголок является самым привлекательным местом для туристов. И неудивительно, ведь на небольшом островке сосредоточено множество уникальных архитектурных сооружений. Чтобы посетить их все, недостаточно одного дня, однако сейчас нам нужен только прекрасный и величественный католический храм Нотр-Дам-де-Пари.

Но этой ночью мы явились к собору вовсе не молиться — это лишь наш ориентир. А в одном из ближайших домов нас ожидает стильный, уютный лофт, предоставленный нашей предусмотрительной француженкой.

— А разве здесь есть жилые дома? — Ромка с удивлением осматривается внутри квартиры. — Я думал, что на острове только архитектурные памятники.

— В некоторых памятниках ещё живут люди, — отвечаю немного нервно.

Оказавшись с Ромкой в замкнутом пространстве, я больше не могу думать о культуре и всемирном наследии. Я думаю о том, что мы здесь вдвоём, а за стеной есть кровать…

— А я смотрю, нас тут ждали, — Ромка кивает на кухонный остров, а я отчего-то заливаюсь краской.

Столешница барной стойки заставлена мясными и фруктовыми блюдами, а на бутылке вина поблёскивают влажные капельки.

— Ром, это не я, — бормочу и не понимаю, откуда вдруг взялись во мне робость и смущение.

— Конечно, не ты, Лялька, — с готовностью соглашается Ромка и рывком притягивает меня к себе, — мясо ещё горячее, а я тебя даже на минуту не отпускал от себя. Вот это сервис!

— Кажется, у нашей Ди везде глаза, уши и руки, — я целую Ромку в подбородок. — Значит, будем праздновать твой день рождения.

— Мне бы в душ сначала, — он нетерпеливо гладит руками мои бёдра. — Ты ведь поможешь смыть с меня дорожную пыль?

Кто бы мог подумать, что мы так запылились оба?..

Но этой ночью мы совершенно забываем о еде. Рядом с Ромкой всё вокруг перестаёт существовать, и я могу думать лишь о нём… Сплетаясь телами, желать и ощущать его каждой наэлектризованной клеточкой, целоваться до онемевших губ, вдыхать аромат его разгорячённой кожи и любить до одури, до электрических разрядов по нервам.

С восторгом ощущая на себе вес его тела, я захлебываюсь от любви, раскрываюсь ему навстречу… и дарю своему мужчине столько острого чувственного наслаждения, сколько он способен впитать и принять. Он берёт очень много — жадно и требовательно, проникая мне под кожу, заражая собой мою кровь, оплетая сердце и разум… И отдаёт ещё больше, лаская и сжигая, заставляя меня хныкать от нетерпения, трепетать от нежности, замирать и взрываться от восторга…

Я словно в самом центре солнечной радуги, а спустя мгновение, взлетаю к солнцу… и кубарем вниз — в прохладное мягкое облако.

Мой Ромка открывает меня заново… Невероятно красивую и желанную, нежную и дикую, беспощадную и беспомощную…

— Я так хочу тебя, Ромка… Но, кажется, не могу больше, — еле ворочаю языком, не в силах разомкнуть тяжёлые веки.

— Спи, моя неутомимая Ева, — Ромка крепче прижимает меня к себе и шепчет в макушку: — Надеюсь, тебе и завтра будет хотеться…

— И послезавтра… Всегда…

Запрокинув голову, я смотрю на верхнюю площадку Эйфелевой башни… Я ни за что не доеду туда… Я умру в пути. Наверху я была лишь однажды вместе с папой, и только с ним мне не было страшно в лифте.

— О чём задумалась, Лялька, ты не со мной?

— Куда скажешь, Ром… Хоть на Луну, — мне стоит неимоверных усилий скрывать свой страх, и всё же Ромка замечает.

— Что-то не так, Ляль? — он берёт меня за руку и осторожно гладит моё запястье подушечкой пальца. — Эй, да у тебя пульс, как у зайчонка.

— А ты знаешь, какой у них пульс? — фыркаю я и почти натурально улыбаюсь. — Ромка, рядом с тобой у меня все показатели зашкаливают.

Я поднимаюсь на носочки и трусь щекой о его подбородок.

— Из-за твоих телодвижений мы третий день не можем прорваться к этой вышке, — Ромка легонько шлёпает меня по попе. — Вперёд, малыш.