— А вот и мы! — в столовую вошёл папа, неся на руках важную мадемуазель Эйлен, начисто лишённую аристократического лоска и громко запевающую очередной французский шлягер.

— А пойдём-ка мы укладываться баиньки, моя ясная Звёздочка, — Диана встала из-за стола и протянула руки к дочурке, поясняя всем присутствующим: — А то у нас ранний вылет, а Эйлен очень шумная, когда не выспится.

— Диан, может, вам задержаться хоть на денёк, — просит папа и мне кажется, что я слышу скрип Ангелининых зубов. — Ну, куда такой кнопке два перелёта подряд? Пусть порезвится завтра на свежем воздухе. И мы с тобой не успели всё обговорить…

— Спасибо, Тимур, к сожалению, на завтра запланировано слишком много дел… Но, поверь, ты даже не успеешь по мне соскучиться. Твой юбилей я ни за что не пропущу! — Диана проводит ладонью по щеке моего папы, а он совершенно не замечает, как едва сдерживающая себя Ангелина стремительно покидает столовую, грохоча каблуками.

Львовна объявила французам войну.

Этой ночью я очень долго не могу уснуть, пытаясь разобраться в своих эмоциях. Они настолько противоречивые… И самое странное — это неожиданное сочувствие Ангелине. Однако оно мне и злорадствовать не мешает. Вот как это так?

Под моим балконом в шезлонге расположились папа вместе с Дианой. Мне не дают покоя их отношения. Не то чтобы я не доверяла папиным словам… Короче, я уселась в засаде и настроила свои локаторы, в любую минуту ожидая, что их общение перепрыгнет с делового на интимное…

Полночи ждала и пыталась определиться, как к этому отнестись. Не определилась… И не пригодилось. В конце концов папа пожелал соблазнительной француженке спокойной ночи, целомудренно чмокнул в висок и… И всё! А чего тогда в темноте сидели?

В голове постоянно вертятся Дианины слова: «…жизнь настолько коротка, а мне ещё столько всего надо успеть от неё взять…»

А я ведь тоже каждый день рискую опоздать… Мне ещё многое необходимо успеть!.. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на сомнения, обиды и ненависть…

И в первую очередь я должна рассказать об этом Ромке…

Сука!..

«Франкенштейн» стремительно набирает обороты, распугивая реактивным рёвом всех рискнувших занять левую полосу скоростной автострады.

«Он называл меня Лялькой… Мой любимый мужчина…»

Вот же сука!

Понижаю передачу и вжимаю газ в пол. «Франкенштейн» резко ускоряется и готовится к взлёту. Новый всплеск адреналина обволакивает мозг, вытесняя всё ненужное. Из динамиков рычит «Гражданская оборона»:

«…На заре, наяву

Да со скоростью мира

Самое время!»

Самое время! Заменить ярость скоростью. Вылетаю с автострады и врываюсь в более плотный автомобильный поток. Непрерывный звук моего клаксона заменяет сирену, вынуждая прочих участников движения разъезжаться клином, уступив мне дорогу. Не сбавляя скорости, пру, как ледокол — смертоносный и неумолимый. Адреналин бушует в крови, кровь ревёт в ушах, пульс зашкаливает… Кайф!..

На грунтовке ощущение недавней эйфории без остатка выветривается в приоткрытое окно. И мой мир снова наполняется живыми звуками, запахами и воспоминаниями с привкусом горечи.

«Рома, здравствуй…»

Да ну на!.. Я готов был поверить в глюки. Откуда?.. Почему?

Чёртов Толян! Как в многомиллионном городе, напичканном изысканными десертами под завязку, можно было учуять именно её… Пироженка, твою мать!.. Отравленная!

И взгляд, как у ангела… Падшего. А там, в затягивающей глубине глаз… Невинность и порок — ловушка для неподготовленных лохов. Она всегда была такой, даже тогда — в той, другой жизни. Моя маленькая нежная… сестрёнка. Она опутывала ещё неумело, неосознанно, но эффект я испытал на собственной шкуре.

И вот опять… Увидел и сразу понял, что ловушка, но снова попался, как сентиментальный придурок. На голос дрогнувший, румянец на нежной коже, трепещущие ресницы и губы…

Сидел, как онемевший чурбан, и таращился на эти губы… На изящную шею, на обтянутую тонкой тканью девичью грудь. Ничего подобного у этой девочки раньше не было. Ничего, что могло бы пошатнуть мои братские чувства. Но что-то во мне расшаталось, глядя, как преподобный Толян упражняется в словоблудии, пытаясь обаять Ляльку.

Что она, папина дочка, вообще здесь забыла? На ремонт тачки зарабатывает? Да бред! Слишком много её стало в моей жизни. Зачем? Очередное испытание?

Столько лет безуспешно глушить в себе ненависть, и вот когда, казалось бы, почти справился, успокоился… Всевышний снова сбросил на меня эту бомбу. Взрыв ярости я пережил ещё при первой встрече. И откат случился тяжёлый. И ненависть снова проснулась, заворочалась, оскалилась… Я не кормил её, молился, стараясь усыпить. Жить вдруг очень захотелось — ярко, остро, не оглядываясь. Прямо сегодня решил начать. Но Его Преподобие прочертил неверный маршрут.

Я пожирал глазами повзрослевшую Ляльку и обречённо ждал, когда поднимется моя ненасытная ненависть… Растревожит душу, нарушит зыбкий покой. Но то, что поднималось, реагируя на близость «сестрёнки», тревожило не меньше, чем жажда мести, и ничего братского в этом не было.

И Лялька мне совсем не помогала — ни вызова, ни дерзости во взгляде. А я ждал…

И дождался. Как берёзовые угольки в топку моего смятения:

«Он называл меня Лялькой… Мой любимый мужчина…»

Солнце спряталось за деревьями, когда я прибыл на место. Перебравшись через короткий мост, я съехал правыми колёсами с дороги и заглушил накренившегося над обрывом «Франкенштейна». Покинув салон, с наслаждением вдохнул запах луговых трав, тины и прохладной озёрной воды. Уже лучше.

Нелегко в Подмосковье отыскать тихое место. Это оказалось нелюдимым из-за сложного подхода к воде. Немного дальше, вверх по ручью, начиналась река, и вот там в жару всегда народу было — не протолкнуться. А здесь — тишина.

Я стремительно разделся, сбросив вещи прямо на траву, подошёл к ветхому ограждению моста и взглянул вниз. Две упитанные серые утки, смешно загребая красными лапами, разрезали гладкую поверхность озера.

Опасность с воздуха, птички! Короткий свист в ушах и вода сомкнулась надо мной, отрезая все звуки и даже воспоминания. Спустя пару секунд ладони погрузились в холодное илистое дно. Стало неприятно и я тут же устремился вверх. Когда вынырнул, обе очумевшие утки снова ломанулись в разные стороны, матеря меня в две возмущённо крякающие глотки. Настроение взметнулось вверх, мозг протрезвел, небратские чувства скукожились. Так намного лучше.

На протяжении всего обратного пути я игнорирую вызов Толяна, но этот упрямый звонарь решил не сдаваться.

— Тёмный, какого хрена ты не отвечаешь? Я уж думал…

— Ваше Преподобие, Вы свой базар хоть иногда фильтруйте и ревите потише, я ведь могу быть не один.

— Да с кем тебе быть-то, волчара, кроме твоего Терминатора?

— Франкенштейна, — терпеливо поправляю.

— Да без разницы. Я, между прочим, за тебя волновался. Опять, небось, гонял?

— По делам ездил.

— Ну да, всё время забываю, что ты деловой. Ты, кстати, чего из кофейни сорвался, хорошую девочку расстроил?

Как чувствовал, что не надо брать трубу. Цепкая память сразу же нарисовала мысленный образ «хорошей девочки». Нарисовала и вдохновила.

— Но ты ведь наверняка утешил, — отвечаю с неожиданным раздражением, и бультерьер Анатолий вгрызается в неосторожную фразу:

— Ромыч, да ты, никак, ревнуешь? Это что-то новенькое. Колись, брат, откуда знаешь её?

— Не сейчас, Толян, — я бесцеремонно сбрасываю звонок, зная, что обиды друга хватит на пару минут.

А вот навязчивый образ из головы никуда не исчез.

Любовь, доброта и вера до сих пор спасали этот мир… Да будет и дальше так!

Было очень странно проснуться с подобными мыслями в своей прокуренной комнате с наглухо закрытыми окнами.