— До вечера, пчёлка, — Ян широко улыбается, а я молча покидаю салон, стараясь не сильно хлопнуть дверцей.

А как хорошо начинался этот день…

— Привет, Ева! Выглядишь потрясающе! — Павел встречает меня совсем другой улыбкой — восхищённой и искренней, и на сердце становится теплее.

Посетителей нет, и мы позволяем себе поболтать. Хотя болтает в основном Паша. У него очень бурная личная жизнь и он обожает делиться подробностями, от которых у меня периодически розовеют щёки. Поэтому, когда появляется первый гость, я с облегчением сбегаю в подсобку.

Как же мне нравится моя форменная одежда! Белая блузка, зауженные чёрные брючки с подтяжками и черный галстук. Всё это смотрится на мне потрясающе, а если бы сюда ещё шляпу… мужскую — абсолютный крышеснос!

Вчера один рыжий волосатый мужик мне так и сказал. Два часа у нас проторчал, ведро кофе выпил и засыпал меня комплиментами. Слышал бы это Ромка… И хоть мужик был рыжий и некрасивый, — терпеть не могу бородатых — с ним было очень весело. А ещё он оказался священником — обалдеть! Как-то я их себе по-другому представляла — степенными, серьёзными и очень правильными… Ну, и если не в поповском балахоне, то уж точно не в джинсах. А этот… Да в нём от попа — одна борода, и то рыжая.

Я сразу вспомнила Котины слова, что у неё с попом ещё не было. Этот бы ей здорово подошёл по темпераменту, и не слишком старый — лет тридцать или чуть больше. Интересный экземпляр, однако. Кстати, почему-то мужчины к нам заглядывают гораздо чаще, чем женщины. Но главное, что недовольных пока ещё не было.

— Капучино мне сделаешь? — лыбится Паша и оценивающе оглядывает меня с головы до ног.

Он так делает постоянно, но руки ко мне не тянет, поэтому его взгляды меня перестали напрягать ещё позавчера.

— Конечно, Паш! — это очередной экзамен, и я справляюсь на отлично.

День пролетает быстро. И несмотря на маленький наплыв гостей, скучать нам некогда. Паша щедро делится секретами мастерства — и профессионального и совершенно далёкого от профессии. А к вечеру посетителей прибавляется, и время летит ещё быстрее.

Когда открывается дверь и появляется рыжий поп, я невольно начинаю ему улыбаться. Но улыбка застывает на моих губах… Тук-тук-тук-тук… Тудух-тудух-тудух!..

Неосознанно я прижимаю ладонь к груди. Невероятно, что моё сердце реагирует раньше, чем осознаёт мозг и видят глаза. Ромка… Как?.. Почему здесь?.. Вокруг снова исчезают все звуки, и никого, кроме нас двоих…

Его штормовые серые глаза… И мои — влюблённые… Тудух-тудух-тудух…

Мы так близко друг к другу, но между нами огромная пропасть… Почему-то я вижу это лишь сейчас…

— Рома, здравствуй, — пытаюсь казаться спокойной и приветливой, и осторожно мысленно прокладываю хрупкий мост к ледяному сердцу моего Кая. Только, боюсь, в одиночку мне не справиться.

Помоги мне, Рома… Сделай шаг навстречу.

Но нет — свой мост он спалил давно и выстроил глухую стену, о которую снова разбивается моя выдержка.

Серый колючий взгляд становится всё ближе, гася мою улыбку… Сжигая мой кислород…

— …Ева! — звучит слишком громко и настойчиво.

Я выныриваю из давящей глухоты и, обернувшись на зов, упираюсь взглядом в рыжую мочалку. Я настолько дезориентирована неожиданным появлением Ромки, что даже не сразу понимаю, что мочалка — это борода моего нового знакомого священника. Ну как знакомого — имени-то я до сих пор не знаю. Или не помню… Поднимаю взгляд выше и смотрю в насмешливые светло-карие глаза.

— Ты что, с Тёмным знакома? — удивляется рыжий.

С кем? Его вопрос вызывает во мне священный ужас. Почему-то слово «Темный» в разговоре со священником ассоциируется с демонами и вампирами. Этот рыжий издевается?

— Здравствуй, Евлалия, — спокойно и холодно произносит Рома в ответ на моё приветствие. Опомнился!

Я не в силах выдавить очередную улыбку.

Евлалия… После «Ляльки» это звучит как пощёчина.

— О, а что это за слово такое? Как ты её назвал-то? — выпучил глаза поп и нетерпеливо толкнул друга. — Уснул, что ли, Тёмный?

Так Тёмный — это мой Ромка?.. А, ну да — Темнов же…

— А это, Ваше Преподобие, название пироженки… несклоняемой, — ухмыляется Роман.

И в этой злой ухмылке и недобром взгляде я совсем не узнаю того весёлого добродушного мальчишку, в которого когда-то влюбилась без памяти. Этот сероглазый парень — совершенно чужой, незнакомый… Тёмный…

— Вон оно как! — понимающе кивает Преподобие. И мне бы теперь пояснил — как оно.

Он разглядывает меня с каким-то новым интересом и собирается что-то сказать, когда из-за моей спины эффектно появляется Павел. Он успел удовлетворить заказы гостей и теперь намерен очаровать нового посетителя. Мой напарник широко и очень искренне улыбается Ромке.

— Добрый день, меня зовут Павел. Вы у нас впервые?

Роман молча кивает и усаживается на высокий барный стул всего в полуметре от меня. Его парфюм с древесными нотками будоражит и кружит голову. Мне хочется сбежать подальше от раздражителя, а сердце просится быть к нему ещё ближе. Я злюсь на собственную реакцию, но совершенно не справляюсь с собой. Ищу какие-то подходящие слова, но они ускользают и все выветриваются из моей головы. Даже неподходящих не осталось. И в этой звенящей пустоте пульсирует жалящими всполохами ЕГО древесный аромат, разгоняя моё бедное сердце…

— Павлуша, расслабься, — разрешает Рыжий, — просто сделай нашему суровому мальчику двойной эспрессо и отдельно десять кусочков сахара.

Паша с готовностью кивнул, ничуть не смутившись, и ринулся выполнять заказ. А я, парализованная близостью Ромки, растеряла даже зачатки профессиональной этики и усердно нарезаю салфетки, чтобы не выдать своего волнения. Тудух-тудух-тудух… Мне становится страшно от того, что все слышат этот оглушительный грохот.

— Ева, так ты у нас, значит, Евлалия? — обрадовался рыжий поп и зачем-то подмигнул Ромке. — Какое необычное имя и такое красивое. Тебе очень подходит. Наверняка это мама придумала.

— Это компромисс, — я неожиданно рада этой возможности отвлечься от Ромкиного присутствия. — Мама хотела назвать меня Евой, а папа — Лалой.

— Вот что значит серьёзно подойти к этому вопросу. Мои-то родители сильно не заморачивались и повелели мне быть Толиком. Ну что это — Толик? Навалял на столик!

Мне смешно и я отпускаю себя… Начинаю смеяться, испытывая облегчение и благодарность Толику с его столиком, так легко разрядившим напряжённую атмосферу.

— Вы к себе несправедливы, — я утешаю Рыжего, изображающего глубокое разочарование, — Анатолий — отлично звучит.

— Так ведь то Анатолий, — тянет он. — А кто меня так называет — одни прихожане? Друзья Толяном зовут, а женщины — Толиком. Да и бог с ними, с друзьями, но ведь насколько важно, как твоё имя ласкают женские уста.

О, господи! Я едва успела абстрагироваться от статуса своего знакомого, как он тут же упомянул прихожан. Ещё вчера я с трудом могла бы себе представить, как должны выглядеть друзья священника. Теперь вижу. Но даже сейчас мне кажется, что это, скорее, исключение из правил — его фривольное поведение, одежда… Ромка в качестве друга… Но ласка женскими устами — это вообще за пределами моего понимания. Хотя Пашка, вон, ничему и не удивляется.

Да и Котя тоже говорила, что священники — обычные люди… Ну не до такой же степени! Я всё же пока не готова такое принять. Он бы ещё загнул про то, как женщины выкрикивают его имя в постели. А хотя… наверняка это и подразумевалось. Жесть!

— Ты согласна со мной, Евочка? — вкрадчивым голосом змея-искусителя спрашивает преподобный Анатолий.

В ответ я неопределённо пожимаю плечами.

Веди я подобные разговоры с каким-либо другим мужчиной, да хоть с Пашкой, — я бы точно знала, что ответить. Но с этим попом… Сегодня ты ему поддакнешь, а завтра тебя предадут вечной анафеме.

— Ну как? — не унимается рыжий змей. — Тебе ведь не всё равно, как называет тебя любимый мужчина? Ну, в твоём случае, наверное, правильнее сказать — любимый мальчик.