Ни о каком комфорте в присутствии Ляльки не может быть и речи. А значит, к чёртовой бабушке моё раскаянье и, собственно, сам объект, причиняющий мне неудобства. Валить отсюда!

Я с ненавистью покосился на красный рюкзак и, чертыхаясь, заглушил двигатель.

Как заблудившийся придурок считаю шаги вокруг Франкенштейна… Смахиваю дождевые капли с морды моего лучшего друга и усаживаюсь на тёплый и влажный капот.

В прохладном и сыром после проливного дождя воздухе плывёт одуряющий запах. Я вдыхаю его жадно, большими порциями, словно только что научился дышать правильно и осознал, как это классно. С каждым глотком притупляется чувство вины и растворяется злость. Но сомнения…

Как удивительно быстро близкие люди способны стать чужими… И как же сложно обратно! Надо ли оно мне?

— Ненавижу твою мамашу! — Лялька, злая и раскрасневшаяся, одним махом сметает с моего стола всё, что попалось под руку.

Первый порыв выставить девчонку за дверь сменяется неожиданным сочувствием, стоит только взглянуть на её подрагивающие от обиды губы и блестящие от слёз глаза. Сейчас её влажные радужки зеленовато-синие, как штормовое море. Я молча подбираю с пола конспекты, учебник, печенье, рассыпавшееся из подложки и раскрошившееся от удара.

— Что ты молчишь? — не успокаивается Лялька. Ей, как обычно, нужен ураган.

— Тебе стоит быть осторожнее со словами, когда злишься. Ты ведь так не думаешь… К тому же, ничего страшного не произошло, сегодня только первый день премьеры, и у нас ещё полно…

— У нас? Да тебе пофиг на этот фильм, ты ничего и не замечаешь, кроме учёбы и своей стрёмной допотопной тачки. Физик-шизик! А мы с папой давно договаривались! Он бы ни за что не отменил, если бы не твоя мать.

— Она ведь не специально руку сломала…

— Да? А вот я так не думаю! — и добавляет уже тише: — Корова неуклюжая.

Я на несколько секунд прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

— Ляль, я тебя уже просил не оскорблять мою маму, иначе мы поссоримся.

Мой тон звучит немного резче, чем привыкла слышать Лялька. Она зло прищуривается.

— Тоже мне — трагедия! — она выбегает из моей комнаты и со всей силы хлопает дверью. «Уроды дремучие!» — доносится уже из коридора.

Я усмехаюсь — огнище! Совсем не умею на неё злиться. Она такая — стихийная. Любые эмоции через край, никаких полутонов. Сейчас успокоится и будет переживать. И тоже очень сильно. И начнёт рвать мне душу своей несчастной виноватой мордашкой. Я обязательно подожду… и пожалею малышку. А потом она снова будет весёлой, милой и восторженной.

«Ром, а что такое пипидастр?», «Ромчик, помоги с задачей», «Ромка, какой же ты умный! Самый умный!»

«Ром, а Бокин — урод меня сегодня облапал!»

Я с недоумением разглядываю щуплую фигурку, пытаясь понять, к чему тянулись лапы «урода Бокина» и мысленно делаю себе напоминалку — вырвать его неразборчивые щупальца и проредить зубы.

Горько-сладкие воспоминания щекочут в области солнечного сплетения. И никуда от них не деться. Иногда хочется сделать себе лоботомию. Забыть, не думать…

Валить отсюда! Седлаю Франкенштейна. Решительно. Уже не в первый раз. Хорошо, что мой железный друг лишён способности материться. Рука тянется к зажиганию… и зависает. Вот чёрт!

Так и знал, что она здесь. Пряталась, трусиха. Или действительно не хочет меня видеть? Причина у неё веская. А у меня весомый повод нарушить её планы — забытый красный рюкзак.

Придётся тебе вытерпеть ещё одну встречу со мной, малышка.

Лялька зябко передернула плечами и запрокинула голову вверх. А я ловлю себя на том, что даже дышать перестал. Бесполезно продолжать искать в этой девочке прежнего угловатого подростка. Я понял это, едва увидел её ноги. И даже сейчас, когда её ножки плотно упакованы в голубые джинсы, я залипаю, как безумный… и голодный. Узкие бёдра, маленькая грудь, тонкая шея… Верхний мозг сигналит — стоп, там жрать нечего! А нижний тянется к солнцу, норовя погнуть руль.

Заметила. Она меня заметила. Сбежит?

Нет, смотрит сюда. Меня не видно за тонированным стеклом, и это позволяет мне рассмотреть мою Ляльку. Позавчера, пока она крутилась в моём ремонтном боксе, я чуть не окосел. Теперь могу не отводить взгляд. Жаль, отсюда не видно, какого цвета у Ляльки глаза. Наверное, голубые… Её радужки-хамелеоны всегда в цветовой гармонии с окружающим миром. Интересно, а какого цвета глаза у обнажённой Ляльки? Так, стоп!

Из кофейни вывалился какой-то старый хрен и перетащил на себя Лялькино внимание. Ну и о чём она может говорить с ним так долго? Завожу Франкенштейна и медленно трогаюсь с места. Кажется, малышке не нравится этот долбодятел… Я уже гораздо ближе и могу разглядеть её недовольную мордашку — она хмурится и снова бросает взгляд в мою сторону.

Я немного опускаю стекло с пассажирской стороны. Теперь старпёр тоже на меня пялится и продолжает что-то втирать девчонке. Мои ладони сжимают руль крепче. Не могу расслышать, о чём говорит мужик, но слово «динозавр» слышу отчётливо. Это он о Франкенштейне, что ли? Ну, так-то да — динозавр. И предлагают мне за него столько, сколько новый никогда не стоил. Я поглаживаю оплётку руля — спокойно, дружище, это просто мысли — комплимент тебе и мне.

Глушу Франкенштейна, и теперь Лялькин звонкий голос слышу уже отчётливо:

— Этот динозавр сделает Ваше корыто на трассе за пять секунд.

Да моя ты умница!

Я торопливо покидаю салон.

— Если не рассыплется раньше, — этот ишак действует мне на нервы.

Делаю несколько шагов и мои руки сами ложатся на талию бойкой защитницы динозавров.

— Мужик, пока ты сам не рассыпался, давай — слюни подобрал и соскочил отсюда.

— Спокойнее, юноша. Ева и сама могла бы сказать, что не одна, а то — такси она ждёт…

Недовольно бубня себе под нос, мужик поспешно ретируется, а я перевожу взгляд на Ляльку. Сегодня у моей девочки серо-голубые глаза. И в тот момент, когда мои губы касаются её виска, — само как-то вышло — радужки Лялькиных глаз темнеют. Штормит малышку, и тело напряжено, как струна. Отводит взгляд. Злится на меня? Боится?

— Ева, расслабься, ты чего такая напряжённая? — я стараюсь говорить мягко, но смятение на её лице никуда не делось. Я неохотно выпускаю из рук тонкую фигурку. — Обиделась на меня?

— Обиделась? — переспрашивает растерянно.

А на меня обрушивается облегчение — она совсем не злится, и сожаление — она мне не доверяет.

Странно, да? Я ведь так старался ей понравиться!.. С первых дней веду себя как джентльмен!.. С чего бы, спрашивается, такое недоверие?

«Она совершенно беззащитна из-за любви к тебе…» — как серпом… по нервам.

— Прости, Ляль, я поступил, как полный кретин, — я хочу, чтобы она увидела, что сейчас мне действительно жаль.

— Ты приехал извиниться? — голос звучит ровно, а во взгляде столько страха, что мне хочется постучаться лбом об асфальт. Я и сам не понимаю, зачем я здесь…

— И это, конечно, тоже, — поспешно соглашаюсь. — А ещё ты забыла у меня свой рюкзак, что стало отличным поводом не пропустить очередное свидание.

И закрыть на хрен этот гештальт!

— Дурацкий повод! — невесело отзывается Лялька и опускает глаза.

— Согласен — дурацкий. Но, наверное, я бы и без рюкзака приехал…

— Наверное? Ты не уверен?

Ну что ты, малышка! Перед тобой самый уверенный в себе мужик… В состоянии когнитивного диссонанса. В самой острой его фазе, если таковая возможна.

— Ляль, если бы я не хотел тебя видеть, то отдал бы рюкзак Григорию ещё вчера.

И почему я, идиот, этого не сделал?

— Григорию? — Лялька выглядит удивлённой и озадаченной. — Ты что… знаешь Гришу?

Гришу… Гришу, мать его!

— Теперь знаю, — я лыблюсь, стараясь заглушить рычащие нотки. — Я ведь вчера искал тебя по всему району, а потом поехал к тебе домой. А ещё преподобный Толян пытался меня убить. Лялька, ты даже священника до греха довела!