***
На следующий день я ощущала себя злостной прогульщицей. Без рабочей правой руки в «Кофейне» мне делать нечего. И понятно, что меня там не ждали. Но самое обидное, что мой начальник Вадим даже не потрудился скрыть облегчение. Потом, правда, он примирительно добавил, что дочери такого уважаемого человека совсем не место за стойкой его скромной кофейни. Знать бы самой, где оно — моё место…
В этот же день выяснилось, что все женщины в нашем доме чувствуют себя не на своём месте.
Сначала поскулила Котя, что ей, дескать, некомфортно осознавать себя бесправной приживалкой. Быстро сообразив куда клонит эта нахалка, я посоветовала ей ехать домой и уже там повышать самооценку, указывая мамкиному пожилому дембелю, кто в доме хозяин. Котя гордой не была и выбором не стала озадачиваться. И всё же взбесила меня, когда томно закатив бесстыжие глазищи, промурлыкала:
«Интересно, а как Тим Бертыч целуется…»
«Как Дракула!», — рявкнула я и не разговаривала с этой беспринципной овцой до самого вечера.
Ну и мамашу Бог послал нашему Масику!
Папочку из дома унесло на весь день. И Вася мне тут же нашептала, что растопырив уши около папиной спальни, она слышала, как плачет Ангелина и жалуется, что ощущает себя временной содержанкой и как ей стыдно перед гостями. А ещё умоляла помочь её отцу с каким-то поручительством. Вот змея!
Папа вернулся поздно вечером мрачнее тучи и, даже не поужинав, потащил Львовну в спальню. Мне неприятно было думать, что папочка настолько истосковался по женской ласке. А у Василисы всё валилось из рук. Такой рассеянной я её ещё ни разу не видела.
Засыпая, я снова думала о Ромке. Могла ли я понять его неправильно? Кажется, только я и могла! А он мог быть со мной поласковее, если не желал обидеть? А я могла бы послушать умного папу и не тащиться к уставшему нервному парню после… после всего? Я не могла! Я же места себе не находила!.. Потому что люблю его! А он нашёл себе место! За бутылкой! Потому что не думал обо мне… Потому что не любит…
Не прощу его! Никогда! Если не попросит прощения…
Мои отчаянные метания прервала печальная Василиса. Утешить меня на ночь пришла. Долго рассказывала, что все мужики козлы и не умеют быть тонкими, и что внешность — всего лишь обёртка… А они, мужики, всё равно выбирают неправильно.
Не скажу, что я совсем ничего не поняла. Но предпочла прикинуться невинной ромашкой. Как-то слишком много вокруг охотниц, желающих пробраться под папину обёртку.
Той ночью мне тоже очень долго не спалось…
***
Утро вчерашнего дня было очень дождливым и серым. Папочка несколько раз сказал, как он меня любит и ещё говорил, что нет в этом мире чище и прекраснее цветка, чем его нежная маленькая Лали. Было очень приятно и немного тревожно. Папа гладил меня по волосам, целовал в макушку и грозился порвать за меня любого. Я это знала. И с нежной грустью смотрела ему вслед, когда он умчался в туманную хмурь.
Пасмурная Ангелина Львовна выползла из своих покоев, когда солнце клонилось к закату. Бледная, внезапно похудевшая и с лихорадочно блестящими глазами, она снова вызывала жалость. Да что же я за размазня такая? Вон, Вася — кремень!
«Завтракать будете, Ангелина Львовна?» — невозмутимо поинтересовалась наша домоправительница в пять часов вечера. И никаких вам — «Вы в порядке?»
Ну а я — «Ангелина, ты не заболела? Может, врача вызвать?»
«Мне бы патологоанатома, Евочка», — прошелестела Львовна с печальной улыбкой, пугая меня до чёртиков. И снова уплыла в свою спальню, так и не съев ни крошки.
Я просто не могла не позвонить папе. Но он меня утешил, туманно объяснив, что у Ангелины сегодня день памяти. Я, если честно, ничего не поняла, но если папа не волнуется, то мне-то с чего?
Папочка приехал только поздно вечером и привёз из аэропорта Диану. Ослепительная и магнетическая, она снова перевернула наш дом на уши. Даже Шамилю, который редко показывается из своей кухни, понадобилось раз пять прошмыгнуть мимо гостьи. Что уж говорить обо всех остальных обитателях дворца. И мой папочка снова смотрел на неё с восхищением, невольно вызывая во мне колючую ревность. Как она это делает? И можно такому научиться? Или для этого надо родиться такой же красивой?
Она улыбается мне мягко, а заметив недовольство на моём лице, легко обо мне забывает. Вот кто не станет искать расположения грозного Тимура Баева, а тем более его неуравновешенной глупой дочери. Эта невероятная француженка сама выбирает, кого ей одарить своим вниманием. Такую точно не поставишь на колени.
Какой уж тут сон, когда целый рой путаных и противоречивых мыслей не позволяют забыться даже на мгновение. Ох, всё равно же не успокоюсь! Надеюсь, Диана ещё не спит…
«Диан, ты могла бы встать перед любимым мужчиной на колени?» — лишь произнеся вслух, я понимаю, как чудовищно звучит мой вопрос в спальне нашей гостьи в два часа ночи.
Диана смотрит на меня заинтересованным, но не насмешливым и не злым взглядом. Целую минуту смотрит молча и, наконец, отвечает:
«Ева, я могла попросить тебя задать этот вопрос хотя бы на пару лет позднее. Но ты ведь не для этого не стала ждать даже утра. Я отвечу исключительно о себе, и это будет не совет и не руководство к действию. Лишь честный ответ на твой вопрос. Я встану перед своим любимым мужчиной на колени и поползу за ним на край света. Но я говорю о своём мужчине, который без колебаний отдаст за меня жизнь».
Думаю, что под таким ведьмовским взглядом найдётся немало добровольцев, готовых отдать свою жизнь. А ради меня? Полагаю, только папа отважится. Ох… Но ведь о себе Диана тоже ответила. На край света поползёт… А я?..
Трижды переспав со своей болью, сегодня я проснулась в боевом настроении. Нет — не переболела. И сердце по-прежнему в клочья… Но зато появилась надежда!
71. Роман
Тёплые прозрачные струи воды приятно окутывают тело и, стекая по рукам, теряют чистоту и прозрачность, смешиваясь с чужой кровью. Поднимаю лицо к душевой лейке и отпускаю себя, поддавшись позорной слабости. Накопленные годами и надёжно запертые слёзы от самого себя не удаётся спрятать, смешав с потоком воды. Они обжигают лицо. Слабак. Делаю воду ещё горячее, уничтожая следы своей уязвимости.
Мне хочется смыть этот день и прошедшую ночь… и память выжечь. Вернуться назад — к озеру, к отзывчивой трепетной девочке, отдающей себя так неистово, кайфующей от меня, шепчущей слова, которым хотелось верить. И я верил. Ловил их губами, выпивал жадно и лечил свои раны, и ещё хотел слушать… И взять хотел очень много… И отдавать захотел… Впервые.
Кого мне винить теперь? Соседей? Обстоятельства, алкоголь, ярость?.. Всё это не катит под форс-мажор — это всё мой чёртов выбор. А хорошей папиной дочке оказалось плевать на обстоятельства и запреты, и на соседей моих полоумных, и на злость мою… Она ко мне пришла — такая ласковая и такая смелая…
«Я ведь твоя сука, Рома».
Не понял, не разглядел… Не заслужил. Прав Баев. Я бы убил на его месте. А он… Знаю, почему пощадил — ради неё, своей Лали. А я её… чуть не сломал.
Хорошо, что ушла. Кислород перекрыла, отрезвила.
«Не хочу прощать тебя, Ромка» — как удар под дых. Больно… Очень больно! Хорошо, что больно. Так правильно.
Напрягаюсь и сжимаю кулаки от неожиданно скрипнувшей дверцы душевой. Нервный ты стал, Темнов. И тёмный — очень тёмный. Я поворачиваюсь на звук — Янка. Заплаканная, несчастная и очень виноватая.
— Прости, Ромочка, — опускается передо мной на колени.
Чёрт! Как насмешка! Я ведь другую хотел в этой позе — чистенькую, желанную, преданную.
Похотливое животное! Теперь получи, что заслужил. Не нравится? Нет, мне просто — никак. Что-то надломилось внутри и погасло. Нет ни жалости, ни сочувствия. Странно, но ярости тоже нет. Она досталась Ляльке. Говорят, больнее всего мы способны ранить близких. А Ева… Насколько она мне близка?
