— Ты знаешь, что происходит? — тихо спрашивает она меня.

Я пристально смотрю на нее, пытаясь оценить ее точку зрения. Единственным человеком, который всегда был на моей стороне, был Джеремайя, но даже он лгал мне о самых важных вещах. Интересно, пытается ли Элла выведать. Чтобы доложить Маву. Люциферу.

Но ее глаза широкие и невинные, рыжие волосы собраны в беспорядочный пучок, несколько прядей обрамляют ее веснушчатое лицо. На ней красная юбка, ноги босые, ногти на ногах покрыты красным лаком. Ее пальцы барабанят по ручкам кресла, и я вижу, как ее грудь напрягается на фоне белой футболки, завязанной прямо над бедрами. Ее живот мягкий, переливается через верх юбки, ее кожа безупречна.

Я думаю о том, как Люцифер насмехался надо мной по поводу изгибов О. Джули.

Мне становится плохо, и я впиваюсь ногтями в ладони.

— Нет, — наконец отвечаю я ей, потому что не знаю, что, черт возьми, происходит.

Она кивает, как будто ожидала этого ответа, а потом поворачивается и смотрит на охранника, на свой задний двор. С этого ракурса она выглядит такой молодой, губы пухлые, лицо тоже. Ей девятнадцать, сказал нам Мав. Девятнадцать, а она уже выбросила свою жизнь на ветер, ввязавшись в такое зловещее дело, как 6. Чертовы Несвятые.

Братство из ада.

— У кого-то были твои фотографии, — тихо говорит Элла, все еще глядя прямо перед собой, говоря мне то, что я уже знаю. — Ты… — она качает головой, ее брови нахмурились, но она все еще не смотрит на меня. — Ты бежала. Фотографии были доставлены как послание. На коленях у охранника Элайджи, в машине, в которой его застрелили.

Она поворачивается в мою сторону, ее глаза ищут мои.

Я наклоняю голову назад, к креслу-качалке, и слушаю. Я знала о фотографиях. Но я не знала обо всем этом дерьме. Похоже, я все-таки не была сумасшедшей. Кто-то наблюдал за мной.

— Потом, когда вы вернулись, жена Элайджи не вернулась домой со своих частных занятий по пилатесу, — она пожимает плечами. — А за ночь до этого в клубе Джеремайи была убита танцовщица, — она спотыкается на его имени, как будто это проклятие.

Я отчасти ненавижу ее за это.

Я ненавижу то, как все его ненавидят.

Я думаю о Синди, которая терялась о Джеремайю, и снова задаюсь вопросом, была ли это она. Как долго она была жива после этого?

— Так вот почему Люцифер наконец-то пришел за мной? — я плюю на нее. — Потому что за ними кто-то охотится, и он начинает бояться? — я сижу прямо, скрючившись на сиденье. — И это все? Дай угадаю, все время, пока меня не было… ему не помогли? Пошел на реабилитацию? Чтобы кто-то пришел к нему, чтобы он очистился? — представлять себе кого-нибудь из Несвятых в реабилитационном центре просто смешно, но я знаю, что у них есть средства. Кто-то мог бы помочь.

Должен же быть какой-то специалист по психическому здоровью, к которому он мог бы обратиться, а не отец чертов Томас.

— Он трахал Офелию, все это время? — я нажимаю, мое кровяное давление повышается. — И Джули тоже?

— Он пошел к Джули, потому что кто-то оставил… — она прочищает горло, смотрит на свои колени, гладя руками по толстым бедрам. — Кто-то оставил кошачью голову, — наконец заканчивает она.

Я моргаю, во рту пересохло.

— На пороге ее дома. Он хотел узнать, не связан ли кто-нибудь с этим, и что здесь происходит, — она снова встречает мой взгляд. — Он влюблен в тебя, Сид.

Я закатываю глаза.

— Ты его ни хрена не знаешь.

Но я думаю о кошачьей голове. О том, почему Люцифер на самом деле пошел к Джули.

Но все равно.

— Почему он взял туда Офелию? — я нажимаю на Эллу, желая, чтобы мне было все равно. — Почему она, блядь, должна была пойти на это?

Элла снова опускает взгляд на свои колени, и не смотрит на меня, когда отвечает, ее голос низкий.

— Он не любит быть один.

Что-то в этом ответе заставляет мой желудок скрутиться в узел. Этот ответ и то, как розовеют ее щеки.

Я глубже впиваюсь ногтями в ладони, достаточно глубоко, чтобы пустить кровь. Мне, блядь, уже все равно. Мне все равно.

Но я все равно не могу удержаться от рычания: — Похоже, ты все об этом знаешь, да? Мой муж не хочет быть один?

Я блефую, потому что она бы его не тронула. Мав бы ей не позволил.

Но потом я вспоминаю, как Маверик трахал меня в том доме в Рэйвен Парке. Он не колебался. И не колебался, что сразу после этого побежит и расскажет Люциферу. Если он и был бы не против, чтобы его девушка трахалась с кем-то, то это был бы Люцифер.

Мне плохо.

Румянец Эллы становится еще глубже, но она не смотрит на меня.

— Это не так, — я стою, делая шаг назад, подальше от нее, и она, наконец, поднимает голову. — Ты ведь не трахалась с моим мужем, правда? — я хочу, чтобы в моих словах было больше яда, но вместо этого раздается лишь резкий шепот. Прерывистый звук.

Ее глаза переходят на мой живот, затем снова на меня, и по какой-то причине это злит меня еще больше.

— Да, — рычу я, гнев накаляет мою кровь, — Думаю, ты не думала о его беременной жене, пока трахала его? — выкрикиваю последние слова, и все, о чем я могу думать, это Офелия в моем доме. Идет из моей. Блядь. Спальни.

Все, о чем я могу думать, это Джули.

Элла.

Меня сейчас вырвет.

Мой желудок вздымается, и я зажимаю рот рукой.

Элла стоит на шатких ногах, делая шаг ко мне.

Я вскидываю свободную руку.

— Нет, — бормочу я под прикрытием рта, когда мой желудок снова вздымается. — Не трогай меня. Не смей, блядь…

— Элла? — дверь открывается, и Маверик входит, на его лице улыбка, но когда он смотрит между нами двумя, его светлые глаза сверкают в тусклом свете верхнего освещения крыльца, его улыбка исчезает.

А за ним по пятам идет мой муж.

Нос у него красный, глаза тоже, демонически голубые и устремлены на меня.

Он смотрит с Эллы на руку, закрывающую мне рот, на руку, протянутую передо мной.

Маверик ругается под нос, и я знаю, что он знает. Он знает, о чем, блядь, мы говорили.

Он, блядь, знает.

— Ты позволил ей? — спрашиваю я, уронив обе руки на бока. Не обращая внимания на пристальный взгляд моего мужа. Не обращая внимания на то, что у него кровь на костяшках пальцев. Не обращая внимания на его черную футболку, облегающую его жесткую, худую фигуру. Его черные брюки, обтягивающие его бедра. — Ты, блядь, позволил ей? — спрашиваю я Маверика снова, делая еще один шаг назад, пока не упираюсь в экран, которым обнесено это крыльцо.

Я вижу, как охранник переминается на ногах за дверью, одетый во все черное, с пистолетом на бедре, но он не осмеливается посмотреть на меня.

— Послушай, Ангел, ты оставила…

— Ты, блядь, позволил ей трахнуть моего мужа? — мой рот открывается, когда я наконец поворачиваюсь к Люциферу. Я чувствую, как мой пульс стучит в ушах. Моя кожа зудит, мне некомфортно. Я хочу, чтобы меня тошнило. Мне хочется блевать, но в этот раз мой желудок кажется сделанным из свинца. Непоколебимым.

Вместо этого, все дело в моем разуме.

— Кого ты не трахал? — спрашиваю я мужа, его глубокие голубые глаза смотрят на меня. Он не улыбается. Не хмурится. Ни хрена не делает, только смотрит на меня. Я замечаю круги под его глазами. Его длинные, густые ресницы. Его бледное лицо, пепельное под этим светом. — В кого ты не вставил свой член, тупой ебаный мудак! — я выкрикиваю последние слова, проводя руками по лицу. Я чувствую, что теряю рассудок. Мне кажется, что я лучше умру, чем буду иметь дело с этим. — Почему ты не позволил мне остаться с ним? — наконец спрашиваю я. — Ты пошел к Джули с гребаной Офелией? — я выплюнул ее имя как ругательство. — Почему ты вообще пришел за мной? —

Он по-прежнему ничего не говорит. Мейверик переходит на сторону Эллы, обхватывает ее за плечи и поворачивает к двери.

— Чертов трус, — бормочу я Маву.

Он замирает, мышцы его спины напрягаются под белой футболкой. Затем он поворачивается и смотрит на меня через плечо.