Я ругаюсь себе под нос и неохотно отстраняюсь от нее, выпрямляясь, поворачиваясь спиной к Сид и закрывая ее от посторонних глаз.

Николас входит в гостиную, его светлые волосы влажные, черная рубашка облегает его худощавую фигуру. Он открывает рот, затем закрывает его, его взгляд переходит с меня на Сид, затем обратно. Между его бровями проходит борозда, когда он складывает ладони вместе и прочищает горло.

Я слышу шаги по коридору, ведущему к выходу на нижний этаж, и за Николасом входят еще несколько мужчин, одетых в черное и вооруженных фонариками и оружием.

Вскинув бровь в немом вопросе, я оглядываюсь на Николаса, стараясь не думать о грязных следах в моем доме, хотя от этого мне становится физически плохо.

Вот почему у меня есть домашний персонал, напоминаю я себе. Они разберутся с этим.

— Мы обыскали лес, — говорит Николас, бросая взгляд на Сид у меня за спиной, потом на пол. Он снова прочищает свое чертово горло, и мне хочется перерезать его, потому что терпение на исходе. Это был лишь вопрос времени, когда он придет за ней. — Мы проверили все камеры, включая ту, с которой ты за ней наблюдал.

Я слышу, как Сид выкрикивает мое имя у меня за спиной, как будто она думает, что я не знаю о ее маленьких полуночных побегах. Как будто она думала, что эти камеры были декором.

Глупая девчонка.

— И? — спрашиваю я, игнорируя ее и сцепляя руки за спиной.

Николас переводит свои темные глаза на мои, и я чувствую, как у меня сводит живот от этого взгляда. Как будто он пытается сказать мне что-то без слов.

Как будто он пытается сказать мне, что моя сестра сумасшедшая.

— Там ничего не было.

Я вдыхаю из своего косяка на задней веранде, вглядываясь в темноту леса. Три часа ночи, солнце еще не взошло.

Воздух горячий, влажный от прошедшей грозы.

Я выдыхаю через нос и размалываю остаток косяка о деревянные перила, убирая его в карман, чтобы выбросить в доме. Левую руку я держу в кармане, сжав ее в кулак.

Марихуана — единственное, что останавливает дрожь. Ненадолго, но она помогает. Если бы она еще и воспоминания убирала.

Я стискиваю зубы при этой мысли, загоняя ее назад вместе с другими кошмарами моего детства.

Бесполезно жалеть себя из-за них. Я рад, что мне пришлось вырваться из этой проклятой клетки. Если бы я этого не сделал, я бы не стал тем, кто я есть сегодня. Тот, кого уважают. Кого боятся.

Человек, к которому бежит Сид Рейн, когда ей нужна настоящая защита.

Шестерка не придет за ней сюда. Несвятые — это гребаная шутка, и в этом маленьком уголке Александрии, в часе езды от центра города, в нашем доме, окруженном со всех сторон лесом, она в безопасности.

В безопасности.

Я слышу звук раздвижной стеклянной двери у себя за спиной и напрягаюсь, встаю прямее, засовывая вторую руку в карман. Я не оборачиваюсь, потому что по медленным, тяжелым шагам понимаю, что это Николас.

Завтра его день рождения, и я устраиваю вечеринку. Мне плевать на дни рождения, и я не люблю вечеринки, но с Сид я хочу попробовать другую тактику.

Я был с ней только мил с тех пор, как она здесь.

Не думаю, что она действительно любит любезности.

Николас встает рядом со мной, опираясь локтями на перила, сцепив руки вместе, он смотрит вниз на подземный бассейн под этой верандой и ворота вокруг него, через которые Сид тайком пробирается, чтобы побегать ночью.

Я попросил Николаса следить за ней по камере каждую гребаную ночь, но три часа назад я случайно попал домой вовремя, чтобы увидеть, как она уходит сама.

Она чертово отродье.

Я люблю ее за это.

— Итак, — говорит Николас, когда я опираюсь бедром на перила, наклоняясь к нему, чтобы я мог читать язык его тела, когда он говорит. Дрожь в руке сегодня сильнее, чем обычно, и мне следовало бы доесть тот косяк, но я знаю, что все так плохо не из-за этого.

Это из-за ножевых ранений.

Моя цель сегодня просто не хотела умирать, поэтому я перетрудился, и на моей черной футболке кровь, чтобы доказать это. Не помогло и то, что я попал в артериальную вену, не успев вовремя уйти с дороги. Но крыса, которая слишком громко разговаривала с копами, избавилась от своих страданий.

Мне нужно принять душ. Но когда я увидел, как Сид ускользает в ночь, оглядываясь через плечо, но не замечая меня наверху, наблюдающего из окна, как я начинаю переодеваться, я не смог устоять перед желанием последовать за ней.

Теперь я не могу заснуть.

Мне кажется, что кто-то там есть. Наблюдает за нами. Она.

Может, это он?

— Как ты думаешь, ей нужно обратиться к врачу?

Я вскинул бровь на Николаса.

— Я пригласил акушерку на прошлой неделе.

Мы вместе слушали сильное, быстрое сердцебиение, пока я держал ее за руку. Я сжимаю челюсть, думая о том, что это не мой ребенок, но однажды.

Однажды это произойдет.

Николас вешает голову, его плечи изгибаются внутрь.

— Не такой врач, — тихо говорит он.

Я скрежещу зубами, прежде чем спросить: — Тогда о каком докторе ты, блядь, говоришь?

Он поднимает голову, его глаза ищут мои, но он ничего не говорит.

От того, как он смотрит на меня, по моему телу разливается жар.

— Она не сумасшедшая, — вырывается у меня.

Он проводит большим пальцем по нижней губе, засовывает руку в карман своих беговых шорт и отводит от меня взгляд, выпрямляясь у перил.

— Я не говорю, что она такая. Но у нее было много травм за короткий промежуток времени, и…

— Не говори со мной о травме. И я, и она знаем, что такое травма. Мы родились в гребаной травме, Николас, — я смотрю на ожоги от сигарет на его руке, видимые в свете фонарей с крыльца, и вижу, как мускулы напрягаются вдоль его челюсти. — Тебе, может быть, и тяжело, но нам? Мне и Сид? То, через что мы прошли, делает ад похожим на гребаный Диснейленд, — я поворачиваюсь к нему спиной и чувствую, как моя рука дрожит в кармане. Ярость снова и снова охватывает меня, и мне приходится сдерживать ее, пока я не сломал Николасу его гребаную шею. — Она не сумасшедшая. Если она сказала, что видела кого-то, значит, блядь, она кого-то видела. И ты их пропустил.

Я направляюсь к двери, отчаянно желая быть рядом с ней. Прикоснуться к ней. Обнять ее. Если она позволит, трахнуть ее.

— А что насчет тебя? — тихо спрашивает Николас у меня за спиной. — Ты кого-нибудь видел?

Я сжимаю челюсть и на секунду закрываю глаза. Мне не нужно отвечать ему, я открываю раздвижную стеклянную дверь и вхожу внутрь. Но прежде чем я успеваю захлопнуть ее, он снова заговаривает.

— Может быть, она не представляла себе этого, но если нет… — он делает вдох, и я напрягаюсь, вихрь гнева и боли проносится сквозь меня. — Ты ведь знаешь, что скоро Игнис? Ты знаешь, что он не собирается выпускать ее из этого? По-своему, он тоже хочет обезопасить ее.

Я игнорирую его последнее предложение, потому что оно вызывает у меня желание пристрелить его, но вот так, с названием одной из многих гребаных церемоний, которые проводят эти идиоты, все те воспоминания, на которых я так стараюсь не зацикливаться, нахлынули на меня, почти искалечив меня. Моя рука яростно трясется в кармане, и я хочу, блядь, отрезать ее. Разорвать на части любую часть меня, которая связана с ними.

Я не могу дождаться момента, когда мои руки окажутся на шее Люцифера Маликова, и я смогу отплатить ему за все, что он когда-либо сделал со мной. За все, чему он позволил случиться. Как он забрал ее у меня.

— Он умрет до этого, — отвечаю я Николасу. — А после этого? Мы, блядь, оставим это место.

Я захлопываю за собой дверь и направляюсь в дом, чтобы найти единственную девушку, которую я когда-либо любил. Ту, чье сердце мне придется разбить, когда я вонжу нож в гребаный мозг ее мужа.