Я хватаю ее бандану, кручу ее в кулаке, стараясь, чтобы меня не стошнило.

Но ее пальцы впиваются в мою грудь, и она с готовностью придвигается ближе ко мне, ее губы раздвигаются, дыхание вырывается с шумом, пока я ее душу.

Это то, что ей нравится.

И мне это тоже нравится. Мне нравится бороться с ней. Я, блядь, получаю от этого удовольствие. Задевать ее чувства, заставлять ее кричать на меня. Бросает мне вызов.

Она — это для меня. Она всегда была для меня этим, даже если иногда я хочу разорвать ее на части, отделяя конечности от ебаных конечностей.

— Ты хочешь избавиться от этого гребаного сарказма, детка? — шепчу я ей на ухо, прижимаясь к ней всем телом. Мой член становится твердым от ее близости, от того, что она натягивает бандану так туго, что она едва может дышать.

От ее ногтей, бьющих по моей груди.

Как она не отступает от меня.

— Блядь. Отвали, — шипит она, слова выходят хриплыми.

Я тихонько смеюсь, прижимаюсь ртом к ее уху.

— Ты хочешь, чтобы я отъебался? — я подношу свободную руку к ее горлу, продолжая скручивать бандану в другой. — Ты хочешь поиграть со мной, детка?

Она прижимается ко мне, и я чувствую, как ее горло дергается, когда она сглатывает.

— Отпусти меня, Джеремайя, я просто пришла сюда, чтобы…

— Дразнить меня? — спрашиваю я, затем кручу ее и дергаю назад, чтобы она прижалась к моей груди. Прежде чем она успевает пошевелиться, я снова хватаю концы банданы и плотнее наматываю ее на кулак. Я слышу, как она задыхается, ее пальцы подлетают к краю материала под моей рукой вокруг ее горла, пытаясь стянуть его, чтобы она могла дышать.

Я наклоняю голову рядом с ее головой, так что мы оказываемся щека к щеке.

— Мне не нравится это дерьмо на тебе.

Она дергает за бандану, неистово, пытаясь отстраниться от меня. Но она все еще может дышать, потому что говорит: — Отвали, Джеремайя, но ее слова звучат хрипло.

Я ослабляю свою хватку на ее горле, опускаю руку к ее майке, провожу большим пальцем по соску, обвожу его, пока не чувствую, что он затвердел. На ней нет лифчика.

Она опускает руки.

Стоит совершенно неподвижно, только мне кажется, что она прислонилась ко мне.

Ее дыхание вырывается с шумом, когда я сжимаю ее сиську, целую гребаную горсть.

— Мне нравится то, что здесь происходит, — говорю я ей, поворачивая голову, так что мой рот оказывается напротив ее кожи. Я сжимаю ее сильнее, отпускаю бандану на ее шее и обхватываю рукой ее талию, мои пальцы скользят по ее голой коже, под майкой. — Ты растешь, да, детка? — я вдыхаю ее лавандовый аромат, мой член болит от того, как близко она ко мне.

Как близка она к тому, чтобы сдаться.

Ее руки все еще опущены по бокам, но она говорит: — Мы не можем этого сделать.

Мое тело тяжелеет от этих слов, и я хочу оттолкнуть ее от себя. Вернуться в тот холодный душ. Быть одному.

— Почему мы не можем? — спрашиваю я ее, стиснув зубы.

Она вздыхает и пытается уйти. Я крепче сжимаю ее сиську, впиваюсь пальцами в ее кожу, чуть выше колготок.

— Мы не… Просто, блядь, отпусти меня, — рычит она, последняя фраза звучит злобно.

Я закрываю глаза, напоминая себе, что ей нужно время. Ей просто нужно время. Я знаю ее с двухлетнего возраста, но, наверное, девятнадцать лет для нее недостаточный срок, чтобы понять, что я люблю ее больше, чем кто-либо другой в мире.

Но я не могу этого сделать.

Я не могу отпустить ее.

Пока не могу.

— Сид, — шепчу я ей на ухо и чувствую, как она дрожит в моих руках, прижимаясь к моей груди. Я провожу рукой вверх, запускаю пальцы в ее майку, нащупывая ее мягкую, гладкую кожу, чувствую, как ее твердый сосок упирается в мою ладонь.

Она все еще не сопротивляется. Я даже не уверен, что она дышит.

— Отдайся мне.

Мой голос хриплый от этой мольбы, и долгое, долгое мгновение мы молчим. Я продолжаю разминать ее плоть, щипаю и тяну за сосок. Она хнычет, звук застревает у нее в горле, и я чувствую ее пульс под моей рукой.

Она почти дрожит от своей сдержанности, и, блядь, я просто хочу ее.

Я, блядь, хочу ее.

Но потом она вырывается из моей хватки, поворачивается, и прежде чем я успеваю сказать хоть слово, она бьет меня по лицу.

Я стискиваю зубы, сжимаю руки в кулаки, сжимая челюсть, и поворачиваюсь назад, чтобы посмотреть на нее.

— Что это, блядь, было? — я хочу схватить эту гребаную бандану на ее горле. Я хочу прижать ее к себе и заставить кричать и плакать. Я хочу причинить ей боль, так же как хочу защитить ее от всего на свете.

От всего, кроме меня.

Ее грудь вздымается, ее брови нахмурены.

— Ты не можешь этого сделать, — говорит она, в ее словах звучит ярость, даже когда ее глаза опускаются к моему твердому члену. — Ты не можешь так поступить со мной.

Я прикусываю язык и закрываю глаза. Затем я вижу его. Я чувствую его. Он ссал на меня в той пещере. Я вижу, как он оставляет меня в этой гребаной клетке. Мои глаза распахиваются, и я делаю шаг к ней, довольный, когда она вздрагивает. Но она не отступает.

Она единственная девушка в этом гребаном мире, которая не боится меня. Большую часть времени мне это нравится. Но иногда, блядь, я это ненавижу.

— Почему бы и нет? — я требую, вскидывая руки, зная, о чем она думает. О ком она думает. — Ты думаешь, он хочет, чтобы ты вернулась? Ты пытаешься быть хорошей девочкой для него?

Что-то похожее на боль промелькнуло на ее лице, и мне хочется отшлепать ее.

— Где он, детка? Где он, блядь? Он не пришел за тобой. Он не звонил. Ему просто чертовски хорошо без тебя, — я опускаю одну руку, а другую сжимаю в кулак, который подходит к моему сердцу. — Но я не Сид. Без тебя мне ни хуя не хорошо. Неужели ты не видишь этого дерьма? Ты настолько тупая?

Я опускаю руки, ожидая, что она что-нибудь скажет.

Что угодно.

Я вижу злость в ее глазах. Я знаю, что сейчас будет что-то плохое. Я знаю это, и все же, когда она говорит: — Мы не любовники, Джеремайя. Я не… мы не можем быть ими.

Когда она подходит ближе, ее палец касается моей груди, моей голой, влажной кожи, я чувствую, как мое сердце уже трещит, готовясь к тому, что будет дальше.

— Ты знаешь, что я люблю тебя. Я чертовски люблю тебя, но не так, — её голос срывается на последних словах, и ее палец превращается в ладонь, прижатую к моей груди, когда она вешает голову. — Я не та, кто спасет тебя, хотя я и хочу этого. Боже, я чертовски хочу.

Я хватаю ее за талию, притягивая ближе. Она смотрит вверх, испуганно, но не пытается вырваться. И я имею в виду каждое гребаное слово, когда говорю ей: — Ты можешь. Можешь. Ты можешь. Без тебя, Сид, меня бы здесь не было. И мы можем быть ими.

Ее серебряные глаза ищут мои, и мне интересно, что она видит, когда смотрит на меня. Ее рука все еще прижата к моему сердцу, а моя обнимает ее талию, и я думаю, видит ли она, как сильно я ее люблю.

Настолько, насколько я вообще могу кого-то любить.

Интересно, знает ли она, что я всегда пытался спасти ее. От Люцифера, от Несвятых, от всех плохих вещей в мире. Я убивал ради нее. Если бы я думал, что она будет в большей безопасности, я бы умер за нее. То, через что я прошел? Если бы они случились с ней…

Она и так прошла через слишком многое.

— Отпусти меня.

От ее слов у меня кровь стынет в жилах. Мой рот открывается, но ничего не выходит. Она опускает руку и пытается отойти от меня.

Я не отпускаю ее.

— Джеремайя, отпусти меня.

Я не отпускаю.

Даже когда она поднимает руку и снова бьет меня по гребаному лицу, я не отпускаю ее. Я поворачиваю голову назад, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, пальцы впиваются в ее талию, когда я притягиваю ее еще ближе.

Ее челюсть сжимается, рука все еще поднята, как будто она может ударить меня снова.

— Сделай это, — говорю я ей. — Если тебе станет легче, сделай это снова. Я хочу, чтобы ты боролась со мной. Именно поэтому я пытался научить тебя.