Опасаться серьёзного сопротивления со стороны голштинцев не приходилось по причине их крайней малочисленности. Екатерина писала Понятовскому, что Пётр III мог противопоставить её корпусу полторы тысячи голштинцев33. В записках голштинского офицера Д. Р. Сиверса названа цифра в 800 человек. При этом голштинцы были совершенно деморализованы слухами о скором свержении императора, а наступающая гвардия уже чувствовала себя победительницей.
Сиверс показывает переворот из рядов голштинских войск: «Когда государь отъехал (из Ораниенбаума. — О. Е.), я пошёл к себе на квартиру... Вдруг... послышался барабанный бой и тревога. Мне подумалось, что государь захотел узнать, во сколько минут солдаты могут вооружиться; но скоро сделалось известно, что в Петербурге восстание... С некоторого времени мы уже не переставали ожидать такого несчастья... От Ораниенбаума до Петергофа добрая миля расстояния. В 4 часа мы пришли туда, императору доложили о прибытии этой уже бесполезной защиты... Он меня спросил, охотно ли мы пошли и готовы ли ко всему. Я ответил утвердительно...
Вскоре стали говорить, что поблизости от нас 50 человек русской кавалерии... Каждый начал, улыбаясь, прощаться с товарищами... Так кончилось императорство для нас, голштинцев»34. Страшен, конечно, был не сам передовой отряд, а армия, шедшая за ним. Однако и кавалеристы справились со «злосчастной толпой» на плацу перед дворцом. Штелин описал этот игрушечный бой: «В Петергоф приходит первый авангардный отряд гусар под начальством поручика Алексея Орлова. На плацу ему случайно попадается несколько сот... голштинских рекрут, собранных тут с деревянными мушкетами для учения. Гусары в одну минуту опрокидывают и перехватывают их, ломают их деревянное оружие и сажают всех под сильным караулом в тамошние сараи и конюшни»35.
«У нас нет императора»
Пока Екатерина двигалась к Петергофу, её супруг всё-таки отплыл в Кронштадт. Поначалу он намеревался обороняться в загородной резиденции и упрекал малодушных придворных: нельзя бежать, не увидев неприятеля. Ещё никто не знал, увенчалась ли затея Екатерины успехом и сколько с ней войск. Пётр даже прикинул, как можно использовать холмы для отражения врага.
Однако когда стало известно от пойманных гусар — сторонников императрицы, посланных на разведку, что Петербург восстал, а Екатерина ведёт с собой чуть не 20 тысяч войска, Пётр понял, что голштинцы не отобьются. Тем временем возвратился адъютант Девиера с радостным известием: в Кронштадте ещё ничего не известно о переменах в столице. Рюльер полагал даже, что крепость встала под знамёна Петра: «Гарнизон пребывает верным своему долгу и решился умереть за императора; его там ожидают и трудятся с величайшей ревностью, дабы приготовиться к обороне».
Фельдмаршал Миних советовал захватить с собой в качестве заложниц придворных дам, мужья которых находились с императрицей в столице. Так и было сделано. Обратим внимание на красноречивую деталь: покидая Петергоф, император не отдал голштинцам никакого приказа; он попросту бросил их, а возможно, забыл о них. У него был такой трудный день! А ведь эти войска Пётр особенно любил и баловал, считал родными...
Галера и яхта отплыли от пристани в Петергофе. Но стоило им приблизиться к Кронштадту, как «целый гарнизон», который взбунтовал Талызин, «с заряженными ружьями вылетел на крепостные валы, и 200 фитилей засверкали над таким же числом пушек»36.
Было около полуночи. Пётр намеревался высадиться на берег, но был окликнут: «Кто идёт?» На слова: «Император!» — прозвучал убийственный ответ: «У нас нет императора. В России благополучно царствует императрица Екатерина Алексеевна». Поскольку с бастионов пригрозили, что откроют огонь, кораблям пришлось отвалить от берега, в спешке обрубив канаты. Предприимчивый Миних советовал немедленно плыть в Ревель, пересесть на военный корабль и достичь Пруссии, где находилась выступившая в поход армия. А потом, имея 80 тысяч войска, привести столицу к покорности. Но набившиеся в каюту дамы подняли стон и в конце концов убедили Петра Фёдоровича вернуться в резиденцию.
Штелин записал, что «галера воротилась в Ораниенбаум, а яхта — в Петергоф в 4 часа утра»37. Путь от Петергофа до Кронштадта занял два с половиной часа. Обратный — четыре. Значит, отплыв, император провёл значительное время на воде, размышляя, куда двигаться. Он снова ни на что не мог решиться, застыв между восставшим городом и восставшей крепостью. Снова терял драгоценные минуты и после долгих колебаний склонился к самому простому решению: не делать ничего.
Родись Пётр смелым человеком, он бы последовал совету Миниха и на одной яхте добрался до Ревеля. Но то был бы поступок Петра Великого или Екатерины. Несчастному внуку северного исполина хватило приключения с Кронштадтом. Он видел, что его предали все; что те, кто рядом, сопровождают его лишь поневоле. В любимую резиденцию император вернулся готовым пойти на мировую с женой. Измученный и подавленный, он направился в одну из своих «игрушечных» крепостей, там упал на кушетку и около часа пролежал без движения. Потом его удалось привезти во дворец. Слугам Пётр бросил: «Дети мои, мы теперь ничего не значим».
Следующий день стал для него ещё труднее предыдущего.
«Безо всякого принуждения»
Дорогой на Петергоф к Екатерине один за другим присоединялись перебежчики, которых Пётр направлял сначала для того, чтобы упрекнуть жену, затем, чтобы увещевать её и просить мира и, наконец, чтоб предложить отречение. Императрица приняла лишь последнее. «Забыла сказать, — писала она Понятовскому, — что при выезде из города ко мне подошли три гвардейца, посланные из Петергофа, чтобы распространять в народе манифест. Они заявили:
— Вот что поручил нам Пётр III. Мы вручаем это тебе, и мы очень рады, что у нас есть возможность присоединиться к нашим братьям»38. О сути манифеста поведал Шумахер: «Нерешительный император... приказал кабинет-секретарю Волкову составить письмо в Петербург Сенату, в котором он строго взывал к его верности, оправдывал своё поведение в отношении супруги и объявлял юного великого князя Павла Петровича внебрачным ребёнком. Но офицер, которому повелели доставить это послание, вручил его императрице»39.
Таким образом, несмотря на жалобные письма, приходившие из Ораниенбаума, императрица прекрасно понимала, каким тоном заговорил бы муж, склонись удача на его сторону. Все источники упоминают два послания. В первом Пётр предлагал начать переговоры. Ответа не последовало. Во втором обещал отречение, если его отпустят в Голштинию. Екатерина и тут промолчала. Её устроила бы только безоговорочная капитуляция.
«Тогда этот несчастный государь, — сообщал Шумахер, — отправил с вице-канцлером князем Голицыным письмо к императрице, в котором он просил её лишь позволить ему уехать в Голштинию. Но вскоре затем он сочинил и второе письмо, ещё более унизительное. Он отказывался полностью от своих прав на российский престол и на власть. Он раболепно молил сохранить ему жизнь и единственное, что выговаривал себе, — это позволение взять с собой в Голштинию любовницу Елизавету Воронцову и фаворита Гудовича. Это послание он переслал с генерал-майором Михаилом Измайловым»40.
Слова Шумахера подтверждал Беранже: «Император... написал письмо императрице, в коем признавал свои вины, предлагал примирение и совместное правление. На сие императрица ничего ему не ответствовала. Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию. Императрица отправила ему акт об отречении, который повёз генерал Измайлов»41.
Тот самый гофмаршал, который утром 28-го в испуге сообщил императору об исчезновении жены, теперь предлагал ей понудить Петра к отречению.
