Рюльер отлично разобрался в ситуации: «Пётр III приближал своё падение поступками, в основании своём добрыми; они были гибельны для него по его безвременной торопливости и впоследствии совершены с успехом и славою его супругою. ...Небесполезно было для блага государства отнять у духовенства несметные богатства, и Екатерина, по смерти его, привлёкши на свою сторону некоторых главнейших [иерархов] и одарив их особенными пансионами... без труда осуществила сию опасную реформу. Но Пётр III своенравием чистого деспотизма, приказав сие исполнить, возмутил суеверный народ и духовенство... Оно возбуждало их (прихожан. — О. Е.) к мятежу и льстило их молитвами и отпущением грехов»¹⁵.

Мемуары Болотова показывают, что в обществе намерения Петра воспринимались однозначно как желание заменить православие лютеранством: «Он вознамерился было переменить совершенно религию нашу, к которой оказывал особенное презрение. Он призвал первоприсутствующего [Святейшего синода] архиерея новгородского Дмитрия Сеченова и приказал ему, чтобы в церквях оставлены были иконы только Спасителя и Богородицы, а других бы не было, также чтоб священники обрили бороды и носили платье, как иностранные пасторы... И хотя дело на этом до времени остановилось, однако произвело во всём духовенстве сильное неудовольствие, содействовавшее потом очень много перевороту»¹⁶.

Любопытно, что эти меры Штелин назвал «веротерпимостью»¹⁷. Однако не стоит думать, что все шаги Петра в духовной сфере клонились к оскорблению подданных. Начал он действительно с просвещенческих мер: 7 февраля, ещё до секуляризации, последовал сенатский же указ «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений». Штрафы, взимаемые со старообрядцев, снизились; им стало гораздо легче возвращаться в Россию¹⁸. Этот акт предварял екатерининскую политику в данной сфере.

Однако личное поведение очень вредило царю. Не желая посещать православные храмы, Пётр III часто присутствовал на богослужениях в католических и лютеранских. Были выделены средства на строительство кирхи, что разозлило петербуржцев. Шумахер сообщал: «Когда распространился слух, что император собирается сделать лейб-гвардией несколько своих голштинских полков и один прусский и выстроить для них в Санкт-Петербурге лютеранскую кирху напротив русской церкви св. Исаакия, сломанной за её ветхостью, то их (гвардейцев. — О. Е.) ненависть к нему достигла крайности»¹⁹.

Здесь уже все недовольства слились воедино: церковь ломают, кирху строят, русских в гвардии заменяют немцами... Создаётся впечатление, что единственные, к кому Пётр не желал быть веротерпим, — его православные подданные. А. Б. Каменский точно заметил: «Символом всего того, что он так не любил в России, стала для Петра III православная церковь»²⁰.

Таким образом, наследник Елизаветы не принимал саму сердцевину своей новой родины, её душу. А значит, не мог быть принят сам. Шутовство и кривляние в храме, так забавлявшее императора, воспринималось прихожанами как признак одержимости. Показывать язык, глядя на иконы, а потом приказать вынести их — достойное деяние для православного царя!

Настораживал и упорный отказ от миропомазания. По христианскому учению, через миропомазание на правителя нисходят особые дары Святого Духа, которые должны помочь ему царствовать. Поэтому миропомазание вовсе не тождественно коронации и в глазах верующих не может быть заменено ею. Пётр считал такой подход суеверием, а в результате не признавался значительным числом подданных как в полной мере законный государь.

Здесь, как и во многом другом, дурную службу сослужил ему пример Фридриха II. Последний тоже не принял миропомазания перед коронацией. Чем вызвал осуждение со стороны благочестивой Елизаветы Петровны. Кроме того, Фридрих был известным масоном. В частности, он являлся великим мастером ложи «Трёх Глобусов», которой подчинялась ложа «Трёх Корон» в Кёнигсберге, куда вступили многие русские офицеры. Таинственная атмосфера, в которой проводились орденские работы, внушала сторонним наблюдателям подозрения. Поэтому Петру III очень повредили слухи о масонской ложе, заседавшей в Ораниенбауме. По некоторым данным, император оказался посвящён ещё за границей, то есть совсем мальчиком. Ложа «Постоянство», членом которой был также Д. В. Волков, находилась в загородной резиденции и, вероятно, совпадала с иностранной петербургской ложей под тем же названием²¹. Подражая своему кумиру, Пётр III объявил себя покровителем «вольных каменщиков», подарил «Постоянству» дом в столице и сам руководил масонскими работами²². Нетрудно догадаться, сколько толков это вызывало у простонародья.

Отец фаворитки императора Роман Илларионович Воронцов был крупным орденским функционером. В 1756—1759 годах он отдал дань французскому рыцарскому обряду в качестве мастера стула и «гранметра». В 1770-х трудился великим провинциальным наместным мастером Великой Английской (Провинциальной) ложи в Петербурге, куда записал двоих сыновей — Александра и Семёна. Вместе с первым посещал ложу «Урания»²³. В невидимой орденской иерархии Роман Воронцов стоял значительно выше своего брата-канцлера Михаила. С 1750-х годов он возглавлял ложу «Молчаливость», членом которой был и Пётр III²⁴. Благодаря этому Воронцов оказывался как бы духовным отцом императора.

25 июня 1762 года, всего за три дня до переворота, вышел новый императорский указ, уравнивавший в правах все религии²⁵. В отличие от предыдущих — сенатских этот акт имел более высокий статус, поскольку был издан самим государем. Подобный шаг в просвещенческом ключе можно было бы назвать проявлением «веротерпимости», если бы не волна религиозного озлобления, которую он вызвал и которую нетрудно было предвидеть.

Пётр лишал православие, исповедуемое подавляющим большинством его подданных, господствующего положения. Именно о таком поведении мужа Екатерина писала в Манифесте 6 июля: «Он возмечтал о своей власти монаршей, якобы она не от Бога... Не имев, как видно, он в сердце своём следов Веры Православной Греческой, коснулся древнее православие в народе искоренить своим самовластием... И сим образом православными владычествовать восхотел»²⁶. Так Пётр Фёдорович постепенно стал восприниматься как «враг рода человеческого».

Особое раздражение подданных вызвал приезд многочисленных родственников государя. Буквально на другой день по восшествии Пётр послал курьера за своим двоюродным дядей принцем Георгом Людвигом Голштинским, генералом прусской армии. Молодой император прочил его в герцоги Курляндские. Принц отличался крутым нравом и чисто семейной склонностью к фрунту. Пётр проявлял к нему чрезвычайную привязанность: ведь этот человек досконально изучил прусскую школу муштры. Штелин, склонный в дурных поступках ученика видеть стороннее влияние, отмечал, что после приезда принца Георга Пётр стал меньше заниматься государственными делами, слишком много времени «употребляя на военное дело, в особенности на его внешнюю сторону: перемену формы гвардейских и полевых полков»²⁷.

Принц Георг был пожалован в фельдмаршалы и полковники лейб-гвардии Конного полка с содержанием 48 тысяч рублей в год. Его дурное обращение с подчинёнными немало способствовало перевороту. Другой дядя, Петер Август Фридрих Голштейн-Бок, также получил фельдмаршальский чин и стал генерал-губернатором Петербурга, командовавшим всеми полевыми и гарнизонными полками, расквартированными в столице, Финляндии, Ревеле, Эстляндии и Нарве²⁸. Поспешил Пётр облагодетельствовать и женскую половину Голштинского дома. «В новом дворце император поместил молодую принцессу Голштейн-Бок, дочь фельдмаршала, — писал Штелин, — ...она получила орден Св. Екатерины, также и молодая вдова... принца Карла Голштейн-Бок... и ещё супруга принца Георгия. Остальные принцессы и родственницы Голштинского дома, жившие тогда в Кёнигсберге... должны были также получить пенсию».