Таким образом, во второй половине дня Пётр работать уже не мог. Практически каждый вечер он посещал театр, потом уединялся с женщинами. А утром трудился с 8 до 11 — три часа. Затем два часа тратил на параде. Подобную работу сложно назвать «неутомимой».
А. С. Мыльников предположил, что после позднего ужина, на который созывалось иногда до сотни персон, император вместе со своими советниками вновь до глубокой ночи занимался государственными делами5. Однако слишком много свидетельств говорят, что с обеда царь начинал налегать на горячительные напитки, ужин был кульминацией, и после него Пётр уже не вязал лыка. Есть мнение, будто многие несообразности в политике молодого государя объяснялись именно его пьянством — он подчас не сознавал, что делал6. Не абсолютизируя высказывания Н. Н. Фирсова о «поступках пьяного человека», мы всё-таки с большой долей сомнения относимся к утверждению о ночном труде Петра III.
Несложно понять, зачем оно понадобилось. Без дополнительной «порции» времени, потраченного на государственные дела, невозможно объяснить интенсивный график работы правительства. Судя по числу законодательных актов, оно работало, как в лихорадке. Январь — 39, февраль — 23, март — 35, апрель — 32, май — 33, июнь 257. А ведь были ещё и устные распоряжения, и вал сугубо делопроизводственных бумаг, связанных с пожалованиями и решением имущественных вопросов. Казалось бы, такая интенсивность говорит сама за себя. Ведь Пётр должен был хотя бы прочитывать то, что подписывал. Неужели на это шли только утренние часы? А ведь именно по утрам, до вахтпарада, император посещал правительственные учреждения и казённые мануфактуры. Воистину, неутомимый внук великого деда!
Ларчик открывался просто. Учреждённый в мае Совет при императоре получил право публиковать указы от имени Петра III8. Позволим себе предположить, что основной удар законодательной деятельности приняли на себя сановники, вошедшие в этот орган и ещё прежде подготавливавшие для государя проекты реформ.
Сложилась любопытная ситуация: пьяным императора наблюдали только приближённые, а февральские благодеяния были налицо. «Так как все видели, как был неутомим этот молодой монарх в самых важных делах, — заключал Штелин, — как быстро и заботливо он действовал с утра и почти целый день в первые месяцы своего правления... то возлагали великую надежду на его царствование и все вообще полюбили его». В другом месте сказано: «Везде его принимают с восторгом».
«Православными владычествовать восхотел»
Но вскоре картина резко изменилась. Император совершил серьёзный промах. Между первым и вторым знаменательными манифестами поместился Сенатский указ 19 февраля о секуляризации церковных земель. Этот акт весьма осмотрительно исходил не от государя, а от высшего правительственного органа, и как бы завершал начинание Елизаветы 1757 года.
Непосредственным разработчиком указа стал Глебов, которому не откажешь в политической осторожности. Он сумел не подставить императора под удар критики, а, напротив, прикрыть авторитетом благочестивой тётушки. Причём поместил закон в обрамлении двух важнейших актов, которыми Пётр даровал подданным новые свободы, а не отнимал имущество. На волне общей благодарности указ не вызвал особых толков, ибо дело было далеко не новое и, как все понимали, рано или поздно должно решиться.
Церковь обладала большими земельными богатствами, на которые время от времени пытались посягнуть и Пётр I, и Анна Иоанновна, и даже богобоязненная Елизавета. Благо поводы имелись в изобилии. С середины XVIII века монастырские крестьяне находились в беспрестанных волнениях и успешно действовали даже против правительственных войск. Так, в 1740-х годах отец знаменитых братьев генерал-майор Г. И. Орлов был послан привести к покорности взбунтовавшихся крестьян Троицкого монастыря под Москвой. Поселяне ретировали его полк, а самого захватили в плен и даже, по уверению Штелина, связанного посадили в хлев, над чем позднее потешался Пётр III9. История не подтверждается другими источниками, однако она красноречиво свидетельствует о ситуации, сложившейся вокруг монастырских владений.
На снаряжение военных экспедиций против церковных крестьян тратились немалые средства. К концу царствования Елизаветы монастыри не могли самостоятельно удерживать за собой земли, и правительство готово было этим воспользоваться. Истощённая казна требовала пополнения, особенно в годы Семилетней войны, когда содержание армии за границей влетало в копеечку.
30 сентября 1757 года Елизавета Петровна на заседании Конференции распорядилась: назначить в церковные имения офицеров-управителей; приравнять повинности монастырских крестьян к повинностям крестьян помещичьих (первые были выше); ввести штатное содержание монастырей — установить для каждой обители определённое число монахов и отпускаемых на них средств; взыскивать с духовных вотчин деньги на содержание отставных офицеров и солдат и учредить на эти деньги инвалидные дома10.
По сути, это была программа секуляризации. В позднейших документах и Петра III, и Екатерины II содержались сходные требования. Но Елизавета не перевела монастырские и архиерейские земли в казну, а только изъяла их из управления Церкви. Указом 19 февраля 1762 года дело было доведено до логического конца. Создавалось специальное учреждение — Коллегия экономии — для управления бывшими церковными имениями. В сами имения, наконец, отправились государственные управляющие. Крестьяне (более двух миллионов душ) освобождались от барщины и обязаны были платить казённый оброк. В их пользовании оказалась земельная запашка, на которой они прежде работали во благо монастырей, что существенно увеличило размер наделов. Само по себе это улучшало положение земледельцев, а разбогатевшие могли свободнее записываться в купцы и перебираться в города11.
Штелин подчёркивал прямую связь между замыслами Петра I и секуляризацией, к которой приступил его ученик: «Император... трудится над проектом Петра Великого об отобрании монастырских поместий и о назначении особенно Экономической коллегии для управления ими. Генерал-прокурор Александр Иванович Глебов сочиняет об этом Манифест... Он (Пётр III. — О. Е.) берёт этот Манифест к себе в кабинет, чтобы ещё рассмотреть его и дополнить замечаниями»12.
Если бы император ограничился документом Глебова, то при известном ропоте духовенства он всё-таки не вызвал бы религиозной ненависти населения. Но Пётр не мог не перегнуть палку. Секуляризация земель превратилась в изъятие церковных ценностей. Армейские офицеры врывались в монашеские кельи и дома священников и забирали оттуда золотые сосуды, кресты с драгоценными камнями, оклады богослужебных книг... 15 апреля последовал указ, запрещавший подобную практику13. Но она уже успела разозлить верующих.
Теперь каждый шаг государя в духовной сфере воспринимался как заведомое зло. Если 9 марта Кейт сообщал вполне нейтральные сведения: «Император присоединил к коронным землям монастырские владения, а взамен назначил для архиепископов и игумнов определённое жалование», то к началу мая британскому послу пришлось признать, что Пётр возбудил «превеликое неудовольствие по всей империи». А 7 июня он уточнял: «Жалобы по поводу объединения коронных и монастырских земель всё усиливаются, особливо после того, как император повелел брать в военную службу сыновей священников. Всё духовенство, и белое и монахи, единодушны в своём недовольстве»14.
Среди священнослужителей не было ни одного слоя, который новый государь не обидел бы чем-нибудь. У крупных иерархов забрали земли, сельские батюшки испугались солдатчины для детей, столичным попам запретили устраивать домовые церкви в богатых усадьбах, чем лишили серьёзного дохода. А ведь все эти люди имели возможность жаловаться прихожанам на проповедях.
