Так или иначе, уверившись в бесплодии великокняжеской четы, Елизавета вынуждена была принимать срочные меры. Как умудрённая опытом женщина, она выбрала сразу два пути — на случай, если один не принесёт успеха. Есть источники, подтверждающие, что императрица согласилась на операцию для цесаревича. По другим сведениям, через Чоглокову приказала великой княгине подыскать достойного кандидата на роль отца её будущего ребёнка.
«Чоглокова, вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии, однажды отвела меня в сторону и сказала: “Послушайте, я должна говорить с вами очень серьёзно... бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правил... Предоставляю вам выбрать между С[ергеем] С[алтыковым] и Л[ьвом] Н[арышкиным]».
Оба названных камергера находились в прекрасных отношениях с великокняжеской четой. Но Лев Александрович Нарышкин, который часто смешил Екатерину до слёз, был по складу характера род арлекина, способного зарабатывать на жизнь, выступая в цирке. Кандидатом стал молодой камергер Сергей Васильевич Салтыков, один из наиболее красивых кавалеров петербургского двора, недавно женившийся на фрейлине Матрёне Павловне Балк. Их брак казался счастливым. Никаких внешних причин для сближения Екатерины и Салтыкова не было.
Однако Сергей имел одно важное преимущество перед многими кандидатами — он состоял в очень близком родстве с царствующей фамилией: всё потомство царя Ивана Алексеевича (рано скончавшегося брата Петра I) по женской линии происходило из рода Салтыковых. Важно отметить, что и второй предложенный великой княгине кавалер, Лев Нарышкин, тоже являлся родственником августейшего семейства: Нарышкиной была мать Петра I Наталья Кирилловна. Видимо, Елизавете Нарышкин казался предпочтительнее, так как он представлял родню Петра I и самой ныне здравствующей государыни, а не царя Ивана, царицы Прасковьи, императрицы Анны Ивановны и правительницы Анны Леопольдовны.
Екатерина понимала, что, получая приказания через Чоглокову, она тем не менее должна действовать на свой страх и риск. Надзиратели могли ненадолго закрыть глаза, но если интрига обнаружится, отвечать предстояло великой княгине. Подталкивая молодую женщину к преступной связи, Елизавета не переставала сердиться на неё. Вскоре после памятного разговора, на Пасху 25 апреля, государыня публично отослала от себя великокняжескую чету, не позвав за стол разговеться. «Я сочла это за знак явного недоброжелательства», — вспоминала Екатерина.
«Бес интриги»
Салтыков[10], как и все окружавшие великокняжескую чету люди, являлся ставленником Бестужева. Канцлер нашёл в нём способного ученика, схватывавшего всё на лету и не стеснявшегося в средствах. Подкуп слуг, лесть «тюремщикам» Екатерины, разыгрывание пламенной страсти — всё пошло в ход. «По части интриг он был настоящий бес», — признавалась императрица.
Крепость продержалась «всю весну и часть лета». Всё происходящее пугало великую княгиню, она сознавала, что зашла слишком далеко: «Тысячи опасностей смущали мой ум». Муж, обычно такой равнодушный, почувствовал угрозу и сказал в присутствии камер-лакеев: «Сергей Салтыков и моя жена обманывают Чоглокова, уверяют его, в чём хотят, а потом смеются над ним». Зимой 1752 года Екатерина почувствовала «лёгкие признаки беременности». С ней это происходило впервые, и, надо полагать, царевна догадалась о своём положении позже, чем опытный возлюбленный. Возможно, он посчитал свою миссию исполненной. «Мне показалось, что Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать, — жаловалась женщина, — что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным».
14 декабря двор отбыл в старую столицу. Ехали очень быстро, днём и ночью. На последней станции признаки беременности у великой княгини «исчезли при сильных резях. Прибыв в Москву и увидев, какой оборот приняли дела, я догадалась, что могла легко иметь выкидыш». Вероятно, тогда это и произошло, потому что более о своей первой беременности Екатерина не упоминала вплоть до наступления следующей — весной того же года. Знала ли императрица о произошедшем? Её поведение по отношению к невестке позволяет сказать, что тётушка молчаливо срывала на ней злость. Вроде бы делать нечего, но и принять происходящее Елизавета не могла.
Месть выглядела мелочной. Великокняжескую чету поселили в деревянном флигеле дворца, построенном только осенью, а потому сыром: «вода текла с обшивок». Комнаты, выходившие на улицу, были отданы великой княгине, так что Екатерина оказалась как бы на проходном дворе, а её спальня была последней в анфиладе, поэтому любой, кто заходил с улицы или выходил на неё, шёл через спальню. Очень тонкий намёк для толстой тётушки! В уборной великой княгини поместили ещё 17 камер-юнгфер и камер-фрау, все они терпели страшную тесноту. Прямо под окнами расположили отхожие места для них. По малейшей нужде эти девушки и дамы должны были, конфузясь, идти мимо постели своей хозяйки.
В первые десять дней Екатерина была больна — видимо, тогда и случился выкидыш — и нуждалась в покое. А её тайна — в сокрытии. Но нет, молодую женщину намеренно выставили напоказ. Ширмы, которыми она велела отгородить себя от прохода, ничего не меняли, потому что двери постоянно хлопали, а холодный воздух вместе с вонью из клоаки попадал внутрь. «Я не знаю, как эти семнадцать женщин, жившие в такой тесноте и подчас болевшие, не схватили какой-нибудь гнилой горячки... — писала Екатерина, — и это рядом с моей комнатой, которая благодаря им была полна всевозможными насекомыми до того, что они мешали спать»44.
Выкидыш показал, что дело не завершено. А встречаться на проходном дворе, где обитала великая княгиня, было невозможно. Влюблённым требовалась помощь. Именно теперь настал подходящий момент для того, чтобы Сергей мог сблизить свою даму и своего покровителя. «Мы согласились, что для уменьшения числа его (Салтыкова. — О. Е.) врагов я велю сказать графу Бестужеву несколько слов, которые дадут ему надежду на то, что я не так далека от него, как прежде».
Канцлер, по словам Екатерины, «сердечно этому обрадовался и сказал, что я могу располагать им каждый раз, как я найду это уместным», и «просит указать надёжный путь, которым мы можем сообщать друг другу, что найдём нужным». Нетрудно догадаться, что связным был выбран Салтыков. На прощание Алексей Петрович сказал о великой княгине: «Она увидит, что я не такой бука, каким меня изображали в её глазах». С этого момента началось реальное сближение канцлера с царевной. Оба шли на альянс охотно, готовые «всё простить», лишь бы обрести политическую опору.
Вскоре поддержка понадобилась Екатерине. В мае 1753 года появились новые признаки беременности. 30 июня Чоглокова позвала к великой княгине акушерку, которая предсказала выкидыш, случившийся на следующую ночь. 13 дней Екатерина оставалась в опасности, а потом ещё шесть недель проболела. Пётр тем временем предпочитал напиваться в своей комнате. Всё происходившее его унижало. «В этих ночных и тайных попойках великого князя со своими камердинерами... случалось часто, что великого князя плохо слушались и плохо ему служили, ибо, будучи пьяны, они... забывали, что они были со своим господином, что этот господин — великий князь; тогда Его императорское высочество прибегал к палочным ударам или обнажал шпагу, но, несмотря на это, его компания плохо ему повиновалась».
Эта сцена настолько психологически точна, что трудно обвинить Екатерину в выдумке. Человек, забывающий об уважении к себе, напиваясь со слугами, потом хочет заставить их слушаться, но уже не может, ибо они держатся с ним запанибрата. Он хватается за палку, пытаясь побоями добиться своего, но вместо желанной цели ещё больше роняет авторитет. «Не раз он прибегал ко мне, жалуясь на своих людей и прося сделать им внушение, — продолжала Екатерина, — тогда я шла к нему и выговаривала им всю правду, напоминая им об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись».
