Как видим, Пётр не был готов к тому, что офицер станет себя защищать. Слово «дуэль» возникло не зря. Пытаясь «подтянуть» гвардию, похожим образом будут себя вести и Павел I, и его сыновья великие князья Константин, Николай и Михаил, распекавшие подчинённых и, случалось, замахивавшиеся на них то эспадроном, то шпагой. Это не раз ставило царевичей на грань дуэли. Но во времена Петра III понятия о дворянской чести в России ещё только формировались. Князю Дашкову они были уже свойственны. Но в большинстве случаев император скорее рисковал получить кулаком в ухо, чем поднять перчатку.
Вернёмся к Шумахеру. «Вместо удобных мундиров, которые действительно им (гвардейцам. — О. Е.) шли, он велел пошить им короткие и тесные, на тогдашний прусский манер. Офицерам новые мундиры обходились чрезвычайно дорого из-за золотого шитья... а рядовым слишком узкая, тесная форма мешала обращаться с ружьями»32. Новую форму не ругал только ленивый. Даже Штелин не смог обойти этого больного момента: «Когда он уничтожил мундиры гвардейских полков, существовавшие со времён Петра Великого, и заменил их короткими прусскими кафтанами, ввёл белые узкие брюки, тогда гвардейские солдаты и с ними многие офицеры начали тайно роптать и дозволили подбить себя к возмущению»33.
Конечно, причиной переворота стали не белые штаны, а целая совокупность неудобств и раздражающих нововведений. Роль привилегированных полков Пётр решил отдать своим голштинским войскам, увеличив их за счёт иностранных подданных. Вербовщиков направили в Лифляндию и Эстляндию, где им было приказано выбирать солдат не из русских подданных. Другие поехали в Малороссию, имея предписание не вербовать православных украинцев, а искать волохов и поляков34. Конечно, у Петра не было ни малейших оснований доверять русским. Но он действовал слишком демонстративно.
Самой ненадёжной частью гвардии Пётр считал Лейб-кампанию — своего рода гвардию в гвардии, созданную Елизаветой Петровной в память о перевороте 1741 года. Эти преданные покойной императрице и обласканные ею люди были особенно недовольны. В 1758 году Екатерина рассчитывала на них. Пётр этого не забыл. Лейб-кампания была распущена, и, по верному замечанию И. де Мадариаги, её солдаты сеяли теперь недовольство в других полках35.
Ропот мог продолжаться долго и даже постепенно сойти на нет, если бы Пётр сам не поднёс спичку к пороховому погребу. Гвардии предстояло покинуть Петербург и двинуться в Германию. Не стоило оставлять в столице войска, склонные к мятежу. Но совершенно правильные на первый взгляд шаги императора каким-то роковым образом вели его к гибели.
Г. Р. Державин, служивший в Преображенском полку, вспоминал, что накануне переворота «один пьяный из его сотоварищей солдат, вышед на галерею, зачал говорить, что когда выйдет полк в Ямскую (разумеется... поход в Данию), то мы спросим, зачем и куда нас ведут, оставя нашу матушку Государыню, которой мы рады служить»36. Таким образом, гвардейцы были готовы начать мятеж на марше.
«Больно было всё то видеть»
Состояние подданных хорошо передал Болотов, негодовавший на императора, но не примкнувший к заговорщикам. Андрею Тимофеевичу приходилось в числе других адъютантов бывать во дворце и наблюдать государя во время «пиршеств» с «итальянскими театральными певицами, актрисами, вкупе с их толмачами», где тот разговаривал «въявь, обо всём и даже о самых величайших таинствах и делах государственных... Скоро дошло до того, что мы желали уже, чтобы таковые разговоры до нашего слуха и не достигали, — писал мемуарист, — ибо как редко стали уже мы заставать государя трезвым и в полном уме... а чаще уже до обеда несколько бутылок аглицкого пива... опорожнившим... Он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видящими и слышащими то и, бессомненно, смеющимися внутренно... Бывало, вся душа так поражается, что бежал бы неоглядно от зрелища такового: так больно было всё то видеть и слышать».
Однажды Болотову пришлось наблюдать, как пьяные гости императора, выйдя на балкон, а оттуда в сад, начали играть на усыпанной песком площадке. «Ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей» под зад. И это на глазах у «табуна» трезвых «адъютантов и ординарцев». «А по сему судите, каково ж нам было... видеть первейших государственных людей, украшенных орденами и звёздами, вдруг спрыгивающих, толкающихся и друг друга наземь валяющих».
Стыд, жгучий стыд за происходящее стал одним из катализаторов переворота. «Отваживались публично и без всякого опасения... судить все дела и поступки государевы. Всем нам тяжёлый народный ропот и всеобщее час от часу увеличивающееся неудовольствие на государя было известно... Нередко, сошедшись на досуге, все вместе говаривали мы о тогдашних обстоятельствах и начали опасаться, чтоб не сделалось вскоре бунта... от огорчённой до крайности гвардии»37.
В данном случае «мы» — сослуживцы Болотова. Те же разговоры шли и в кругу друзей князя Дашкова. Заговору действий предшествовал заговор мнений. Настоящий комплот зрел под рукой Екатерины38. Только при благосклонном незамечании полиции можно было проводить агитацию в городе. Начальник Болотова генерал-полицмейстер Н. А. Корф тесно общался с Орловым и часто бывал в покоях императрицы39. Лично не входя в заговор, он покрывал его участников.
После родов Екатерина посчитала нужным выйти из тени. 21-го числа «день рождения Ея императорского величества отпразднован с поздравлениями, — писал Штелин. — Большой стол в покоях императрицы. Вечером концерт, на котором играл Его императорское величество в продолжение 3 часов без перерыва»40. Профессор не уточнил любопытную деталь: вечером на празднике в покоях императора Екатерина «так и не появилась»41. Зато на это обратили внимание иностранные послы. Государыня приняла поздравления днём, на своей половине. Она повела себя в отношении Петра III как конкурент, открыто показывая свою оппозицию. 24 апреля был подписан трактат о мире с Пруссией, и час для агитации пробил.
Заговорщики разделялись на четыре «фракции», вместе встречались только вожаки. О группе Дашковой Шумахер писал: «Замысел состоял в том, чтобы 2 июня старого стиля, когда император должен был прибыть в Петербург, поджечь крыло нового дворца. В подобных случаях император развивал чрезвычайную деятельность, и пожар должен был заманить его туда. В поднявшейся суматохе главные заговорщики под предлогом спасения императора поспешили бы на место пожара, окружили Петра III, пронзили его ударом в спину и бросили тело в одну из объятых пламенем комнат. После этого следовало объявить тотчас о гибели императора при несчастном случае и провозгласить открыто императрицу правительницей»42.
Рюльер приписывал сторонникам Дашковой не менее кровожадные планы: «Если бы желали убийства, тотчас было бы исполнено, и гвардии капитан Пассек лежал бы у ног императрицы, прося только её согласия, чтобы среди белого дня в виду целой гвардии поразить императора. Сей человек и некто Баскаков, его единомышленник, стерегли его (Петра III. — О. Е.) дважды подле того самого пустого домика, который прежде сего Пётр Великий приказал построить на островах... Это была уединённая прогулка, куда Пётр III хаживал иногда по вечерам со своей любезною (Елизаветой Воронцовой. — О. Е.) и где сии безумцы стерегли его из собственного подвига. Отборная шайка заговорщиков под руководством графа Панина осмотрела его комнаты, спальню, постель и все ведущие к нему двери. Положено было в одну из следующих ночей ворваться туда силою, если можно, увезти; будет сопротивляться, заколоть и созвать государственные чины, чтобы отречению его дать законный вид»43.
Медлительного Никиту Ивановича трудно представить во главе «шайки» заговорщиков осматривающим место грядущего преступления. А Екатерина Романовна, какой она предстаёт в мемуарах, мало напоминала образ, годом позднее нарисованный английским послом лордом Д. Г. Бёкингхэмширом: «Если бы когда-либо обсуждалась участь покойного императора, её голос неоспоримо осудил бы его, если бы не нашлось руки для выполнения приговора, она взялась бы за это»44. Мы привели эти свидетельства для того, чтобы показать: в первое время после переворота в дипломатической среде вовсе не исключали причастности представителей партии знати к устранению Петра.
