После такой карикатуры отпадает всякое желание воспринимать законодательный акт серьёзно. Однако прежде всего напомним, что Щербатов писал памфлет, а значит, намеренно приводил слышанные им анекдоты, в резких чертах рисующие царствование Петра. Во-вторых, никто не заставлял императора на другой день после куртуазного приключения подписывать столь важный документ, если его содержание не было предварительно согласовано. И наконец, Пётр заявил о желании даровать русскому дворянству новые права ещё за месяц до обнародования Манифеста — 17 января 1762 года.

«В прошлый вторник, — писал Кейт, — явился он с великою пышностью в Сенат и объявил, что отныне дворянство российское свободно и во всём уравнивается с дворянством всей Европы, в том числе и касательно военной службы, в каковую может поступать по собственному своему желанию без какого-либо принуждения... Нетрудно представить, с каким удивлением и восторгом воспринята была неожиданная сия милость и сколь удовольствованы они, сделавшись вдруг из рабов свободными, то есть воистину благородными людьми»⁴⁷.

Именно в Сенате от лица всех собравшихся Глебов предложил отлить в честь императора золотую статую, но тот благоразумно отказался. Рюльер писал: «Манифест произвёл восторги столь беспредельной радости, что легковерная нация предположила вылить в честь его золотую статую. Но сия свобода... была не что иное, как минутная мечта. Воля самодержца, ничем не ограниченная, не переставала быть единственным законом, и народ, неосновательно мечтавший о каком-то благе... огорчился, видя себя обманутым»⁴⁸.

Прислушаемся к мнению дипломата. Пока Пётр расширял привилегии дворян, его обожали. Но когда позднее он начал совершать шаги, неприемлемые для русского общества, не нашлось институтов, способных направить деятельность императора в нужное русло. Государя нечем было обуздать, кроме переворота.

Тем не менее Манифест заложил основу того, что позднее можно было бы назвать гражданскими правами. Пока они касались одного сословия и впечатляли только на фоне прежней пустоты. В Манифесте подчёркивалось, что в прежние, варварские времена дворян приходилось принуждать к исполнению обязанностей силой. Теперь же успехи просвещения сделали благородное сословие столь сознательным, что оно само будет добровольно содействовать государству. В мирное время офицеры могли выходить в отставку, испросив разрешение императора. Не достигшим офицерского чина полагалось отслужить 12 лет, после чего они также получали право оставлять службу. Вводился свободный выезд за границу при условии возвращения по первому требованию. В противном случае эмигрантам угрожали конфискацией имений. Разрешалось домашнее образование. Перечисленные права провозглашались вечными, соблюдение их вменялось в обязанности преемникам Петра III.

Исследователи единодушны, признавая, что Манифест был далёк от совершенства, написан торопливо, на скорую руку и с юридической точки зрения оставлял желать много лучшего. Одни называют автором проекта Глебова, другие Волкова. Но куда важнее для нашей темы то, что у Манифеста имелся протограф, не принадлежавший царствованию Петра III. Он возник в недрах елизаветинского двора и не был реализован, как и многие другие начинания.

А. Б. Каменский справедливо обратил внимание на то, что ещё с 1754 года в России работала комиссия по составлению нового Уложения. Её создали по инициативе Петра Шувалова, идеи которого легли в основу проекта Уложения. В последнем уже имелись те нормы, которые позднее были зафиксированы Манифестом 18 февраля 1762 года⁴⁹. Как один из ближайших сотрудников Шувалова, новый генерал-прокурор Глебов не мог пройти мимо такого сокровища и проталкивал идеи бывшего покровителя вкупе со своими собственными.

Несомненно и влияние клана Воронцовых, человеком которых был Волков. Однако в Манифест оказались не включены особенно близкие этому семейству требования — монопольное право дворянства владеть землёй с крепостными и свобода от телесных наказаний. Поэтому следует согласиться с И. де Мадариагой, считавшей, что текст нового закона стал компромиссным ⁵⁰.

Молодой государь спешил дать ход всему, с чем так долго медлила его тётка. Он противопоставлял свою решительность её колебаниям и бездействию. Манифест стал первым многообещающим шагом на этом пути. Не оценить такой дар дворянство не могло. В то же время Манифест, подписанный Петром, не учитывал государственного интереса. Он был чисто дворянским — помещики приобретали права и отказывались от обязанностей. Со стороны власти — голая уступка без малейшей выгоды. Елизавета не зря медлила с принятием подобного проекта. Она взвешивала, прикидывала, вела мысленный торг. Пётр подмахнул сразу. Наименьшее, что из этого могло получиться, — новые волнения крестьян.

Они не заставили себя долго ждать. Среди крепостных распространились слухи, будто свобода дворян от службы царю означает и свободу земледельцев от обязательств перед помещиками. В начале лета правительственные войска подавили бунты в Тверском и Клинском уездах. 19 июня император обратился к подданным с новым Манифестом: «С великим гневом и негодованием уведомились мы, что некоторых помещиков крестьяне, будучи прельщены и ослеплены рассеянными от непотребных людей ложными слухами, отложились от должного помещикам своим повиновения... Мы твёрдо уверены, что такие ложные слухи сами собой истребятся»⁵¹. Помещикам было обещано «ненарушимо сохранять» их «имения и владения», а крестьянам предписывалось «безмолвное повиновение». Тем не менее при восшествии Екатерины на престол «заводские и монастырские крестьяне... были в явном непослушании властей, и к ним начали присоединяться местами и помещичьи». Действия последних во многом были спровоцированы «ложными слухами»⁵².

«Русские старшего поколения, — доносил Бретейль, — не одобряют того, что так радует молодёжь. Они считают, что дворяне будут злоупотреблять свободой больше, чем ранее они злоупотребляли своей властью над крепостными, и что малейшее волнение в империи превратит её в Польшу»⁵³. Даже самых образованных и по-европейски мыслящих вельмож прежнего царствования пугала перспектива широкого оттока дворян со службы в отставку. Такое уже раз случилось. После указа Анны Иоанновны 1736 года выслужившие 25 лет офицеры поспешили в имения и тем самым вынудили правительство уже в 1740 году под предлогом войны приостановить увольнения. В проекте «Фундаментальных законов», который Иван Шувалов подал Елизавете, речь шла о двадцати шести годах службы, считая от начала действительной, — то есть не ранее реального поступления недоросля в полк⁵⁴.

Предоставление дворянам абсолютного права служить или не служить грозило массовым уходом офицеров и чиновников и, как следствие, коллапсом государственного аппарата. В нём просто некому стало бы работать. Грядущее отчасти подтвердило печальные прогнозы — на 1762—1763 годы пал пик увольнений из армии. Екатерине пришлось очень постараться, чтобы выправить положение и сделать службу престижной.

Провозгласить важнейший акт своего царствования Пётр III отправился в парадной карете с короной и гербом. На взгляд современного человека, именно так и следовало поступить. Но молодой государь вновь не учёл национальной ментальности — в тот момент ещё очень средневековой и фиксировавшей внимание людей на многозначительных «мелочах». «Сей кортеж в народе произвёл негодование, — записала Екатерина, — говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Ранновременно вздумал употребить корону»⁵⁵. То был дурной знак.

Кажется, современники Петра III думали и чувствовали в двух разных пластах. Речь не о том, что образованный класс перенимал многие элементы европейского мышления, а простонародье было погружено в суеверия. Архаичные представления перемешивались с просвещенческими в головах у одних и тех же людей. Сторонний наблюдатель, глядя на карету с короной, взятую императором неправедно — до помазания, в душе отвергал всё, что может проистечь от такого государя. Его милосердие таило в себе дьявольский соблазн.