Лишив супругу всяческого влияния, Пётр не переставал третировать её. Устраивать каверзы. Например, встретив во дворце ювелира Иеремию Позье, шедшего от императрицы, Пётр настрого запретил «бриллиантщику» принимать от неё заказы. Садовнику в Петергофе государь не разрешил отпускать жене любимые фрукты². Такие мелочные поступки были в характере Петра. Они проявлялись и по другим поводам. Штелин описал случай, как на прогулке в Летнем саду императору встретился француз, не поприветствовавший его поклоном. Пётр приказал адъютанту догнать наглеца, «влепить ему в спину палашом 20 фуктелей и сказать: “Так его величество учит вежливости невоспитанных французов”»³. В этот момент уже было ясно, что Франция окажет Дании военную помощь. Император собирался скрестить с французами клинки на поле боя, а вышло — выдрал одного невежу да выслал из столицы французскую оперную труппу.

После похорон свекрови Екатерина, казалось, отдалилась от всего. Ссылаясь на недомогание, она предпочитала оставаться в своих покоях и не показываться на глаза мужу, чтобы не навлекать на себя его гнев. «День рождения императора праздновался с изрядной пышностью, — доносил Кейт 23 февраля. — Императрица на сём торжестве не присутствовала». Скупой на детали Штелин отметил в марте: «Весь этот месяц императрица не выходила по причине боли в ноге и других болезней»⁴. О нездоровье Екатерины знали при дворе и приписывали его глубокой тоске⁵.

Между тем шёл последний месяц беременности Екатерины. 11 апреля она произвела на свет сына от Григория Орлова. Роды были тайными. Чтобы отвлечь внимание императора, преданный камердинер государыни Василий Шкурин поджёг собственный дом на другом конце города. Пётр III обожал пожары, не пропускал ни один, всегда приезжал и распоряжался тушением. Толпа придворных во главе с самодержцем-пироманом отправилась поглазеть на пламя, а Екатерина разрешилась от бремени. Мальчик получил имя Алексея Бобринского и первые годы жизни провёл в семье Шкуриных.

Любопытно, знал ли Пётр о случившемся? Его собственные дела с наследником обстояли самым плачевным образом. В Манифесте от 13 июля Екатерина II писала о муже: «Имея он единого Богом дарованного Нам Сына, Великого Князя Павла Петровича, при самом вступлении на Всероссийский Престол не восхотел объявить его наследником престола... а вознамерился... Отечество в чужие руки отдать»⁶. Что здесь правда? Пётр III официально не признал Павла наследником, а в частных беседах не признавал и своим сыном. Ни в Манифесте о вступлении на престол, ни в присяге новому императору имя Павла не упоминалось. Крест целовали нынешнему государю и «по высочайшей его воле избранным и определяемым наследникам». Последние не назывались⁷.

Такой поступок в отношении сына говорил о многом. Ведь речь шла об официальных документах. Остальное — сведения из дипломатических источников. Вездесущий Бретейль успел сунуть нос и в эту кастрюльку на дворцовой кухне. 15 февраля он писал: «Со дня своего воцарения император всего один раз видел сына своего. Многие не усомнятся в том, что, ежели родится у него дитя мужского пола от какой-нибудь любовницы, он непременно женится на ней, а ребёнка сделает своим наследником. Однако те выражения, коими публично наградила его девица Воронцова во время их ссоры, весьма успокоительны в сём отношении».

Вероятно, хлебнув лишку, «Романовна» высказала в лицо любовнику горькую правду о его мужских достоинствах. Несмотря на долгую связь, у Воронцовой не было от Петра детей; о других побочных младенцах императора тоже неизвестно. Такое положение заставило бы здравомыслящего государя дорожить имеющимся наследником. Но Пётр, будучи импульсивным человеком, игнорировал препятствия на своём пути. Он страстно хотел развязаться с Екатериной и смотрел на признание сына незаконным как на средство достижения этой цели.

Через месяц, 14 апреля, Бретейль снова вернулся к больной для императорской семьи теме: «Истинным отцом молодого великого князя является г-н Салтыков, коего царь возвратил сразу же после восшествия на престол и весьма милостиво с ним обошёлся. Говорят, что по приезде Салтыкова из Парижа император неоднократно и подолгу беседовал с ним у себя в кабинете. И, как полагают приближённые царицы, старался вынудить у него признание в благосклонности к нему Екатерины»⁸. Считается, что Салтыков отклонил требования императора. Рюльер передавал по этому поводу: «Он (Пётр. — О. Е.) вызвал из чужих стран графа Салтыкова... и принуждал его объявить себя публично отцом великого князя, решившись, казалось, не признавать сего ребёнка».

Рюльеру же принадлежит ещё одно весьма смелое предположение насчёт намерений Петра III: «Известнее всего то, что он хотел даровать свободу несчастному Иоанну и признать его наследником престола, что... приказал он привезти его в ближайшую к Петербургу крепость и посещал его в тюрьме»⁹. На первый взгляд абсурдность идеи очевидна. Но ещё пару месяцев назад выход России из антипрусской коалиции, возврат Фридриху II завоёванных владений и союз с ним показались бы любому здравомыслящему человеку абсурдом.

22 марта молодой император действительно отправился в Шлиссельбург, чтобы лично повидать Ивана Антоновича, и взял с собой... Екатерину. Надо думать, она весьма неохотно покинула свои покои за две с половиной недели до родин, когда внешний вид женщины, сколько ни затягивайся в корсет и ни надевай широкие платья, выдавал её с головой. Встреча с узником проходила в глубочайшей тайне. Почему Пётр повёз с собой жену? Объяснение А. Б. Каменского: «Поездка в Шлиссельбург была совместной, ведь речь шла о сугубо семейном, династическом деле»¹⁰, — не кажется достаточным. Император всячески подчёркивал, что Екатерина — уже не часть его семьи. И вдруг привлёк её к делу, о котором не сказал даже дяде принцу Георгу¹¹.

Как и многие люди с нервными расстройствами, Пётр был удивительно скрытен, хитёр и склонен к символическим жестам. Без лишних слов он демонстрировал Екатерине крепость. То была недвусмысленная угроза. Что же до Ивана Антоновича, то решение вопроса с престолонаследием по Рюльеру — на грани гениальности. Многолетний страх перед Брауншвейгским домом, интриги иностранных дворов, тайные терзания о законности прав узника — всё уходило в прошлое. Пётр сам около двадцати лет прожил при Елизавете почти под стражей. Что мешало ему столь же пристально наблюдать за другим человеком?

Такую перспективу можно было бы рассмотреть, окажись бедный узник в здравом уме. Но пленный принц не производил впечатление вменяемого. Кейт, с которым Пётр поделился своими впечатлениями, доносил 16 апреля: «Император видел Ивана и нашёл его уже сложившимся мужчиной, однако же с повреждённым рассудком. Разговор его странен и беспорядочен, и между прочими словами сказал он, что сам он отнюдь не тот, за кого его почитают, что настоящий принц уже давно взят на небо, но, тем не менее, намерен он защищать права той особы, чьё имя ему приписывают»¹².