Рюльер подтверждал ожесточение восставших, тем более что они уже хлебнули лишку: «Солдатам раздавали пиво и вино, они переоделись в прежний свой наряд, кидая со смехом прусские мундиры, в которые одел их император, оставлявшие солдат почти полуоткрытыми в холодном климате, и встречали с громким смехом тех, которые по скорости прибегали в сём платье, и их новые шапки летели из рук в руки, как мячи, делаясь игрою черни»22.
Следует помнить, что солдатская шапка, как любой предмет амуниции, должна была внушать уважение. Глумление над ней — акт сознательный, выражавший ненависть не просто к новой форме, а к императору и всему немецкому. Екатерина вспоминала, что после присяги «один из офицеров вздумал сорвать свой золотой знак и бросил его своему полку, думая, что они обратят его в деньги; они его с жадностью подхватили и, поймав собаку, повесили его ей на шею; эту собаку, наряженную таким образом, прогнали с великим гиканьем»23.
Своим неумеренным пруссачеством Пётр III разжёг ксенофобию в городе, населённом множеством иностранцев. Слова Екатерины в письме Понятовскому: «Знайте, что всё решилось на основе ненависти к иноземцам — ведь Пётр III слыл за одного из них»24 — на фоне приведённых рассказов не кажутся преувеличением.
«Один заслуживающий доверия иностранец рассказывал мне, — сообщал Шумахер, — как какой-то русский простолюдин плюнул ему в лицо со словами: “Эй, немецкая собака, ну где теперь твой бог?” ...Многие отправлялись по домам иностранцев... и требовали себе денег. Их приходилось отдавать безо всякого сопротивления. У других отнимали шапки, так что тот, кто не был хотя бы изруган, мог считать себя счастливцем»25.
«Охотно ли мы пошли?»
Тем временем Пётр III всё ещё был на свободе и мог предпринять ответные действия. Например, послать гонца в армию П. А. Румянцева, уже вышедшую в поход против Дании. Никто не гарантировал, что обласканный милостями государя командующий примкнул бы к заговорщикам. Скорее наоборот. Можно было предположить, что и союзник Петра Фридрих II присоединит часть своих войск к армии Румянцева.
Для всей России, исключая Петербург, Пётр III был законным государем, не вызвавшим пока никакого ропота. Только очень близкая ко двору гвардия и горожане успели узнать привычки нового императора и разозлиться на них. А, например, в Москве ни войска, ни чиновничество, ни простой люд не были довольны переворотом. Сенатор Я. П. Шаховской писал о состоянии «ужаса и удивления», которые охватили дворянство Первопрестольной при известии о смене власти26. Он лично несколько дней не решался выходить из дому и не принимал записок от друзей с уведомлением о перевороте, пока точно не стало известно, кто победил.
Шаховской был краток, а вот Рюльер подробно описал обстановку в Москве: «Пять полков составляли гарнизон. Губернатор приказал раздать каждому солдату по 20 патронов (вероятно, для торжественного залпа. — О. Е.). Собрал их на большой площади перед старинным царским дворцом... Он пригласил туда и народ». После прочтения манифеста губернатор закричал: «Да здравствует императрица Екатерина II!» «Но вся сия толпа и пять полков хранили глубокое молчание»27. Итак, народ безмолвствовал...
Учитывая разницу настроений в столице и провинции, заговорщики должны были действовать быстро. Их мизерные шансы окупались скоростью смены декораций. «Одни слабоумные нерешительны», — скажет позднее Екатерина. Её слова в полной мере относились и к ней самой, и к её несчастному супругу, который в роковой час проявил колебания и слабость. Пока несколько гвардейских полков дружными рядами выступали из столицы в поход на Петергоф, сам Пётр расхаживал по берегу канала, не зная, что предпринять.
Штелин по часам вёл дневник всего, что происходило в Петергофе. «4 часа... Один из предстоящих предлагает государю ехать с небольшою свитою из нескольких знатнейших особ прямо в Петербург, явиться там перед народом и гвардией... Можно быть уверенным, говорит этот советник, что личное присутствие государя сильно подействует на народ и даст делу благоприятный оборот, подобно тому, как внезапное появление Петра Великого неоднократно предотвращало точно такие же опасности...
7 часов. ...Государь посылает ораниенбаумским своим войскам приказание прибыть в Петергоф и окопаться там в зверинце, чтоб выдержать первый натиск.
Штелин изображает фельдмаршалу Миниху и принцу Гольштейн-Бекскому ужасные последствия, которые могут произойти из такого... сопротивления, если бы... была выпущена против ожидаемой гвардии хотя бы даже одна пуля. Оба соглашаются с его мнением, и все вместе представляют о том государю; но он не хочет их слушать...
8 часов. Мы повторяем наше представление, но столь же безуспешно»28.
Обратим внимание на описание Штелиным поведения фельдмаршала Б. X. Миниха. В исторических исследованиях часто повторяется мнение, будто Миних предлагал Петру III действовать решительно и самому отправиться навстречу мятежным войскам — де один вид государя приведёт их в повиновение. Невольно вспоминаются гоголевские строки о картузе капитана-исправника, который достаточно показать взбунтовавшимся крестьянам, чтобы их разогнать. Штелин, постоянно находившийся возле императора и прекрасно знавший Миниха, подобные предложения вкладывает в уста неизвестного «предстоящего советника». Фельдмаршал же дважды уговаривал императора отказаться от сопротивления в Петергофе и двигаться в Кронштадт.
Вся несостоятельность предложения неизвестного Штелину «советника» становится ясна, если привести характерный эпизод. После ареста Пётр III отбыл из Петергофа в местечко Ропша. «По пути, — рассказывал Шумахер, — император едва избежал опасности быть... разнесённым в куски выстрелом из одной из шуваловских гаубиц. Канонир уже совсем собрался выпалить, но в то же мгновение начальник поста артиллерийский старший лейтенант Милессино так резко ударил его шпагой по руке, что тот выронил горящий фитиль»29.
Не остаётся сомнений, как гвардия встретила бы выехавшего к ней императора в сопровождении небольшого эскорта знатных лиц. Что касается петербургских горожан, то их поведение также выглядело красноречиво. В то время когда Екатерина двигалась в Петергоф, народ вообразил, что Пётр III может вернуться в столицу по воде. Несколько тысяч человек, вооружённых камнями и палками, собрались на Васильевском острове при входе в Неву, намереваясь воспрепятствовать его высадке.
Явление бывшего императора перед мятежными войсками, скорее всего, не успокоило бы их, а привело к гибели Петра. Возможно, именно такого исхода добивался неизвестный Штелину советник. Возможно, он действовал в пользу заговорщиков, провоцируя отъезд государя без голштинской охраны. Такая провокация кажется тем более вероятной, что в столице многие из принявших участие в перевороте солдат считали Петра мёртвым.
«Повсюду уже распускали слух, будто император накануне вечером упал с лошади и ударился грудью об острый камень, после чего в ту же секунду скончался»30, — сообщал Шумахер. Его сведения подтверждает Рюльер: «Вдруг раздался слух, что привезли императора. Понуждаемая без шума толпа раздвигалась, теснилась и в глубоком молчании давала место процессии, которая медленно посреди её пробиралась. Это были великолепные похороны, во время которых гроб пронесли по главным улицам, и никто не знал, кого хоронят. Солдаты, одетые по-казацки, в трауре несли факелы... Часто после спрашивали об этом княгиню Дашкову, и она всегда отвечала так: “Мы хорошо приняли свои меры”. Вероятно, эти похороны были предприняты, чтобы между чернию и рабами распространить весть о смерти императора, удалить на ту минуту всякую мысль о сопротивлении»31. Штелин приводил слова гусарских офицеров, обращённые 29 июня к арестованным голштинским солдатам: «Не бойтесь: мы вам ничего худого не сделаем; нас обманули и сказали, что император умер»32.
