«Материнская забота»
Однако прежде, чем душа Елизаветы отлетела, вокруг её постели разгорелся последний акт борьбы, связанный с наследованием престола. С 30 августа до ноября 1761 года австрийский посол Мерси д’Аржанто только дважды видел Елизавету Петровну в театре: «Когда изменение черт лица всё заметнее заставляет её ощущать невыгодное приближение старости, она так близко и чувствительно принимает это к сердцу, что почти вовсе не показывается в публике»37.
Но дело шло уже не об изменении черт, а о крайне тяжёлом физическом состоянии, в котором Елизавете трудно было не только покидать дворец, но даже вставать на покрытые язвами ноги. Всю осень 1761 года она провела в Царском Селе, с ней неотлучно находился только Иван Шувалов, который, как мог, утешал и ободрял больную возлюбленную. Наблюдатели отмечали, что дочь Петра «никогда не помирится с мыслью о смерти и не в состоянии будет подумать о каких-либо дальновидных соответствующих этому распоряжениях»38.
Действительно, всю жизнь панически боявшаяся покойников и избегавшая даже разговоров о похоронах Елизавета отказывалась размышлять о собственном уходе. Ведь ей исполнилось всего 52 года! А предстояло ещё подумать о наследнике, составить завещание. Это было выше её сил.
К концу царствования отношения императрицы с племянником выглядели безнадёжно испорченными. Мерси д’Аржанто писал: «Постоянное неудовольствие... причиняет ей поведение великого князя и его нерасположение к великой княгине, так что императрица уже три месяца не говорит с ним и не хочет иметь никаких сношений»39.
В то же время все наблюдатели обращали внимание на искреннюю любовь, которую августейшая бабушка проявляла к маленькому царевичу Павлу. Секретарь датского посольства Андреас Шумахер отмечал «сильное неудовольствие государыни странным поведением её своенравного и малопослушного племянника и нежную, почти материнскую заботу, с какой она воспитывала юного принца Павла Петровича. Он постоянно находился в её комнатах и под её присмотром и должен был её повсюду сопровождать. Его так отличали перед родителями, что их это серьёзно уязвляло, а думающей публике давало повод для разных умозаключений»40. Граф Мерси тоже доносил, что Елизавета в последние месяцы жизни любила являться в свете вместе с Павлом Петровичем41.
О планах передачи короны юному Павлу писали многие современники. Позднее Екатерина утверждала, будто августейшая свекровь намеревалась «взять сына его (Петра Фёдоровича. — О. Е.) семилетнего и мне поручить управление»42, но это оказалось «не по вкусу» Шуваловым, и они отговорили императрицу от подобного шага.
Скорее всего, умирающая и сама имела причины не доверять Екатерине. Вряд ли она была готова передать невестке всю полноту власти. Шумахер справедливо замечал: «Я... нисколько не сомневаюсь, что императрица Елизавета должна была назначить своим наследником юного великого князя. Но поскольку государыне не слишком приятна была личность великой княгини, матери этого принца, можно утверждать почти наверняка, что регентство не было возложено на неё одну — право контролировать и утверждать [решения] предоставлялось, по-видимому, Сенату»43.
Подобные убеждения были в дипломатических кругах общими. Составляя в 1759 году для парижского начальства «Мемуар» о России, резидент Шарль д’Эон утверждал: если Елизавета Петровна проживёт достаточно долго, чтобы воспитать Павла, «то завещание будет не в пользу отца». Последний, по отзыву тайного агента, «лицом дурен и во всех отношениях неприятен, ум недалёкий и ограниченный, упрям, вспыльчив, без меры и без толку болтлив, часами говорит о военных делах, преклоняется перед Фридрихом II и к тому же не без сумасшедшинки». Что же касается Екатерины, то её красота, таланты и образованность «омрачены только сердечными увлечениями». «Я верю в её смелость, и, по суждению моему, у неё достанет характера предпринять смелое дело, не страшась грядущих последствий»44.
Планы по передаче короны Павлу созрели в кругу Шуваловых. Кроткий фаворит и его «братья-разбойники» задолго до решающих событий начали оказывать Екатерине и Петру Фёдоровичу знаки внимания. Ещё в июле 1758 года Лопиталь доносил в Париж: «Иван Шувалов полностью перебрался на сторону молодого двора». Но это ничего не значило, ибо малый двор раздирала ожесточённая внутренняя борьба. Следовало определиться, кого поддерживать: великого князя или его жену с маленьким Павлом.
И вот тут в недрах самого клана Шуваловых, вероятно, возник раскол, не позволивший в дальнейшем Ивану Ивановичу действовать уверенно. Летом 1759 года французский посланник сделал вывод: «Этот фаворит хотел бы играть при великой княгине такую роль, что и при императрице»45. Однако кузены склонялись в пользу цесаревича. Ещё до дела Бестужева, в 1756 году, Пётр Шувалов добился от Елизаветы разрешения создать отдельный 30-тысячный корпус, названный сначала Запасным, а потом Обсервационным. Шувалов стал его командующим. Это воинское подразделение было в полном смысле слова отдельной армией, так как не подчинялось главнокомандующему46. В случае необходимости корпус мог поддержать наследника при восшествии на престол. Если Бестужев располагал дружбой фельдмаршала С. Ф. Апраксина и через него надеялся получить помощь армии, то Шувалов завёл собственное войско.
Шумахер сообщал: «От меня не укрылись симпатии генерал-фельдцейхмейстера Петра Шувалова к этому государю (Петру Фёдоровичу. — О. Е.). Я достаточно уверенно осмеливаюсь утверждать, что корпус из 30 000 человек, сформированный этим графом, названный его именем и подчинявшийся только его приказам, был предназначен, главным образом, для того, чтобы обеспечить передачу российского трона великому князю Петру Фёдоровичу. Неудивительно, что позже, стоило только великому князю вступить на престол, он буквально в тот же момент назначил упомянутого графа генерал-фельдмаршалом. Когда же тот спустя 14 дней умер, император приказал предать его земле со всеми мыслимыми воинскими почестями»47.
Возможно, регентство при малолетнем Павле улыбалось фавориту Ивану Ивановичу больше, чем воцарение Петра III. Однако без кузена — этого решительного, напористого и хищного человека — он действовать не мог, ведь у кроткого возлюбленного Елизаветы не было рычагов ни в армии, ни в гвардии. Есть все основания полагать, что при развитии сюжета по худшему из вариантов гвардия и корпус Петра Шувалова могли столкнуться.
«Не созрелая вещь»
Желательно было избежать вооружённого выяснения отношений. В этих условиях горячий энтузиазм и торопливость части «интересантов» Екатерины могли только повредить делу. Сгорая от нетерпения, Дашкова решила разузнать у Екатерины её планы и 20 января отправилась в деревянный дворец на Мойке. Там, по словам княгини, она задала великой княгине прямой вопрос: «Есть ли у Вас какой-нибудь план?» А когда та вместо ответа залилась слезами, заявила: «В таком случае Ваши друзья должны действовать за Вас»48.
Княгиня фактически просила будущую императрицу перепоручить ей объединение сторонников и организацию переворота. «К князю Дашкову езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моём восшествии, яко то: трое Орловы, пятеро капитаны полку Измайловского и прочие... Но тут находилась ещё персона опасная, брат княгини, Семён Романович Воронцов, которого Елизавета Романовна, да по ней и Пётр III, чрезвычайно любили. Отец же Воронцовых, Роман Ларионович, опаснее всех был по своему сварливому и перемечливому нраву»49. Итак, всё, что решились бы предпринять заговорщики, стало бы немедленно известно в стане великого князя. А потому довериться Дашковой Екатерина не могла.
Опасаясь раскрыть заговор, который только-только завязывался, великая княгиня отказала и настойчивому предложению мужа подруги, который накануне смерти государыни предложил ей: «Повели, и мы тебя возведём на престол». Екатерина ответила: «Бога ради, не начинайте вздор... Ваше предприятие есть ранновременная и не созрелая вещь”»50.
