Тенгинский полк тогда воевал с черкесами в районе современного города Сочи – в то время этот курорт был одним из самых гибельных мест Российской империи, со смертельной малярией и не менее смертоносными аборигенами. Рядом с поэтом Лермонтовым и лицеистом Данзасом воевал бывший крепостной из Киевской губернии, рядовой солдат Архип Осипов, в начале своей службы за дезертирство прогнанный «сквозь строй» с тысячей шпицрутенов. 22 марта 1840 года бывший дезертир Архип Осипов, пожертвовав жизнью, взорвал захваченный черкесами пороховой склад в укреплении Михайловское – сейчас это расположенное на территории курорта Геленджик село называется Архипо-Осиповка в честь героически погибшего бывшего дезертира.

Кстати, оба «благородных» однополчанина Архипа Осипова – Лермонтов и Сангушко – тоже храбро воевали, будучи в «команде охотников», говоря по современному, в спецназе. Однако, не все «штрафники», особенно недворянского происхождения, стремились сохранить верность далёкому царю в Петербурге.

Обилие «второсортных» и «штрафованных» в кавказских полках автоматически повышало процент потенциальных дезертиров и перебежчиков. В том же Тенгинском полку в 1844 году задержали двух солдат, пытавшихся уйти к горцам с пудом пороха на тысячу патронов. Следствие выявило даже факт существования твёрдой таксы, по которой порох и боеприпасы со складов полка продавались горцам – рубль серебром за 60 патронов. Так героизм и дезертирство в условиях Кавказской войны уживались в одной казарме.

«Приватизация войны…»

Помимо внутренних факторов, сам характер многолетней войны на Кавказе способствовал побегам к горцам. По сути это была не война в привычном смысле, а специфическая жизнь в условиях никогда не прекращавшейся партизанской «герильи», где боевые операции с обеих сторон зачастую мало отличались от грабительских набегов.

«Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию. Это скорее воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставляемый воинственным народам Кавказа для защиты России…», – писал в 1855 году адьютант Главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом князь Святополк-Мирский.

Любопытный факт – значительная часть полков, воевавших в XIX веке на Кавказе, оказались в этом регионе еще со времён похода Петра I в Персию в начале XVIII столетия. Солдаты издавна воевавших с горцами полков привыкли осознавать себя по сути отдельным племенем, именуя себя «кавказцами», а части, недавно пришедшие из центральных губерний называли с некоторым оттенком пренебрежения «российскими».

Офицеры отмечали соперничество и даже вражду «кавказских» и «российских» частей. Доходило до того, что «кавказцы» не считали обязательным оказывать поддержку «российским», когда те попадали в трудное положение в боях с горцами. В то же время между собой части «кавказцев» поддерживали тесные отношения, именуя таких сослуживцев на кавказский манер «кунаками» – выручка «кунаков» в бою считалась святым делом.

Почти всю жизнь провоевавшие на Кавказе русские войска по форме, вооружению, быту и тактике разительно отличались от регулярной армии Российской империи. Специфика Кавказской войны отвергала и безропотную формальную дисциплину – на этой войне скорее выживал самостоятельный, инициативный воин. Существовал свой сленг, отличный от общеармейского жаргона: здесь присутствовала и тюркская «баранта» (угон чужого скота), и турецкий «ясырь» (пленный) и чисто русское «поднять аульчик» (разграбить горское село).

Зачастую кавказские полки вели собственное хозяйство – при отдельных полках, батальонах и ротах существовали свои «артельные» стада овец и лошадей, «артельные» хлебные поля и т. п. При таком хозяйстве и на такой войне солдат проводил всю свою жизнь – и это еще более превращало кавказские полки в своеобразные племена.

Племянник могущественного шефа жандармов Константин Бенкендорф в 1845 году командовал батальоном, участвуя в нескольких экспедициях против чеченцев и черкесов. В своих мемуарах он описал весьма колоритную и показательную сцену, произошедшую на базаре в крепости Грозной (ныне город Грозный). Там солдаты Апшеронского полка подрались с чеченцами, не выяснив цену баранов. Прибежавшие на шум потасовки рядовые Куринского полка бросились на помощь не солдатам, а горцам, объясняя своё поведение так: «Как нам не защищать чеченцев?! Они – наши братья, вот уж 20 лет, как мы с ними дерёмся!» В данном случае «мы с ними» было двояким – солдаты то воевали против этих чеченцев, то вместе с ними воевали против других горских племён.

За десятилетия службы солдаты кавказских полков перенимали и образ жизни и психологию своего врага. Тем более, что в ходе полувековой Кавказской войны противник неоднократно становился союзником и наоборот – племена и роды горцев, перманентно враждуя друг с другом, легко заключали союзы и перемирия с русским командованием и так же легко их нарушали. Понятие «мирного» и «немирного» горца было весьма относительным, переход на сторону противника на являлся изменой роду и большинством горцев психологически не осуждался. Родоплеменная мораль жила в другом измерении нежели государственные абстракции присяги и устава.

Русские солдаты, по сути неграмотные крестьяне, в юности попавшие из глухих деревень на Кавказ в условия непрерывного и непонятного полумирного-полувоенного существования, за годы службы легко перенимали эту психологию соседей-горцев. И побег из казармы в соседний горный аул, по сути ту же деревню, психологически сильно отличался от перехода на сторону чужой регулярной армии. Поэтому кавказские войны в процентном отношении дали куда больше перебежчиков, чем жестокая война с Наполеоном.

Ещё военные историки XIX столетия не без удивления заметили, что солдаты кавказских полков по сути копировали «племенные» отношения горцев – сохраняя верность роду или племени, горцы легко воевали против соседей из родственных племён. Так и бежавшие в горы русские солдаты, обычно отказывались воевать против «своего» полка, но без смущения стреляли в военнослужащих чужих частей.

Весь этот сложный психологический комплекс, за годы конфликта превращавший солдат из чинов регулярной армии в членов своеобразного отдельного племени, военные историки назвали «приватизацией войны». Война становилась не выполнением абстрактного долга и бюрократического приказа, а личной жизнью и бытом. И в специфических условиях кавказской «герильи» такая жизнь зачастую приводила человека в дом врага – тем более что с этим врагом не только воевали, но и жили бок о бок на протяжении десятилетий. Дезертир «всего лишь» менял своё кавказское полковое «племя» на племя горцев.

«Шамиль дает свободу дезертирам…»

За полвека Кавказской войны имам Шамиль был единственным лидером горцев, кто не без успеха пытался создать регулярную армию для противостояния России. В отличие от обычных родоплеменных вождей, он являлся политическим лидером с универсальной исламской идеологией – сторонник определялся не кровно-родственными узами, а идейно-политическим выбором, оформленным в духе того места и времени принятием суфийского ислама-«мюридизма».

Именно поэтому Шамиль вёл целенаправленную политику по привлечению и использованию дезертиров. В 1840 году он писал своим наместникам-«наибам»: «Известно, что бежавшие к нам от русские верны нам и заслуживают доверия… Перейдя к правоверным, они очищаются. Давайте им всё, что нужно для жизни и нормального существования». Имам велел каждого перебежчика доставлять к нему, лично допрашивая и определяя их дальнейшую судьбу. Артиллеристов, кузнецов и специалистов других редких в горах профессий он оставлял при себе.

Все права полноценного члена общины получали те перебежчики, кто принимал ислам и женился на местных женщинах. Шамиль даже лично совершил обряд бракосочетания нескольких новообращенных дезертиров и горских женщин из разгромленных аулов. Штабс-капитан Руновский, немало повоевавший на Кавказе и лично знавший Шамиля, вспоминал, как многие из местных женщин покидали дома своих родителей, чтобы выйти замуж за русских перебежчиков, поскольку последние обращались с женщинами значительно лучше, чем горцы.